ХОР СОЛИСТОВ

С 8 по 11 июня с.г. в Конча-Заспе состоялся первый совместный семинар украинских кинорежиссеров и кинокритиков на тему «Магистральное и маргинальное в экранной культуре». Президент ассоциации кинокритиков С.Тримбач так определил замысел семинара: «Кинопроцесс в Украине становится все менее ощутимым. И дело не только в том, что мало снимается фильмов и не многие из них значительны: мы перестали осмысливать сделанное, и оно как бы вообще перестало существовать. Вернуть «телесность» кинопроцессу, стимулировать внимание к нему, попытаться осознать феномен украинского кино как таковой — вот в чем виделись цели нашей встречи».

Итоги превзошли все ожидания. Состоялись просмотры наиболее значительных работ последних лет и дискуссии вокруг них (особенно «яростная» — по фильму «Певица Жозефина и мышиный народ» молодого режиссера С.Маслобойщикова). Взгляд на украинское кино со стороны северного соседа был импортирован в лице авторитетных московских экспертов — социолога М.Жабского и киноведа Е.Марголита. Украинский эрос на экране и в реальности кинематографисты попытались уловить с помощью обольстительных философов Оксаны Киселевой и Оксаны Забужко, а также членов редакции журнала «Лель». А политический базис нашего кино с отчаянным хладнокровием обнажили представители редакции журнала «Політична думка» доктора философии Е.Быстрицкий и О.Билый. Наконец, состоялись презентации двух новых печатных органов, где отечественный кинопроцесс впредь должен найти регулярное освещение. Это журнал «Кіно. Театр» и первая всеукраинская информационно-культурологическая газета «Книга. Теле. Відео».

Семинар в Конча-Заспе был отмечен феноменальным обстоятельством: режиссеры брали слово в общих дискуссиях не часто, зато внимательно слушали других ученых-философов, ученых-искусствоведов и даже простых критиков с мозолистым указательным пальцем. Режиссеры слушали о себе и не о себе, о кино и не о кино. Их сдержанность была интригующей и значительной — как гул сдерживаемой стихии, как вот-вот прорвущийся комментарий античного хора к нынешней трагедии (?) украинского кино. Я решил выпустить скрывающуюся за молчанием и, возможно, разрушительную истину частями — в индивидуальных интервью. Я спрашивал: в чем суть феномена украинского национального кино? В чем причины сегодняшнего кризиса? Каково ваше место в этом «пейзаже после битвы»? И вот что мне ответили.

Борис Савченко.

— Для меня украинское кино — это все фильмы, созданные в Украине, в которых раскрываются особенности мышления ее народа, этническое и культурное своеобразие этой страны. Сейчас наш игровой кинематограф в упадке. Мы растеряны. Нет глубоких и оригинальных идей, поэтому даже денежный дождь ничего не способен изменить. Большинством режиссеров движут стереотипы. Побеждают привычки: с ними спокойнее. Все дело в том, что и раньше мы были плохими гражданами своей страны и по привычке остаемся такими сейчас, в другой стране. Мы не готовы сегодня, как и вчера, к серьезному разговору со своим народом. Отсюда тот разрыв между нашими фильмами и зрителем. Такова расплата за прошлые компромиссы. Я пессимистически настроен по отношению к старшему поколению — мы уйдем в «перегной».

Свои надежды я связываю с молодыми режиссерами. Они видят все острее, действуют жестче, изобретательнее. Впрочем, иногда локтями... Уже утвердились новые режиссерские имена: Д.Томашпольский, А.Черный, В.Домбровский. Последний мне особенно импонирует. Здесь мы видели его дебютовскую короткометражку «Сорочка с вышивкой». Сейчас он работает над полнометражной картиной «Юденкрайз, или Вечное колесо». Это будет причудливая композиция из микроновелл, «образков», где речь пойдет о том, как идеологические схемы понуждают народ не своей, «случайной» жизнью и как бытовое единство различных культур помогает им выжить в истории.

Я тоже постараюсь не сдаваться. Готовлю сценарий нового фильма. Сюжет я вижу такой: наш соотечественник, немолодой украинец, в нынешней общественной ситуации, когда нельзя жить по-старому, пытается найти в себе силы для жизни по-новому. Мой герой должен совершить своего рода одиссею в поисках своего нового лица: он поедет за границу подзаработать, столкнется с западным индивидуализмом и не примет его своим славянским «общинным» нутром, вернется на родину стареть и убедится в том, что и здесь он никого не интересует. Это будет история о по-глупому проигранной жизни, но я хочу рассказать ее в жанре трагикомедии. Жизнь-то ведь все равно хорошая штука.

Кира Муратова

— Я могла бы сказать, что национальная определенность фильма для меня не важна, но это был бы снобистский ответ. Как-то я была на фестивале женского кино. Идеи феминизма мне чужды, но я поняла, что женское кино как особенное явление существует. Так же — как факт искусства — существует, видимо, и национальное кино. Сама я стараюсь ни с кем не ассоциироваться — это форма самозащиты. Надоело принадлежать к каким-то коллективам. Я не знаю, кто я. Необходимость самоопределения вызывает у меня испуг: нужно как бы перед кем-то отчитываться и есть шанс сказать «не то». Поэтому, если мы уважаем чувства верующих, давайте уважать и чувства неверующих.

Все просто. Я поселилась в Одессе достаточно случайно, это обстоятельство стало на меня влиять и вошло в мои фильмы. Я ведь никогда не отъединяюсь от жизни, которой живу. Наоборот, как любознательный путешественник, с интересом наблюдаю за тем, что меня окружает. И мне не претит впитывать в себя ту реальность, в которой я нахожусь. Насколько мне удается ее понять — пусть судят другие. В моих фильмах важна пластика, но не меньше — язык. Мой язык — русский. Все, что я думаю и делаю, основано на русском языке, и если бы мне сказали, что его нельзя использовать, я бы уехала. Однако я здесь, и определяю себя так: русскоязычный украинский режиссер.

Современное украинское кино я не знаю. В Одессе нельзя увидеть украинские фильмы. Впрочем, как и русские. Мои представления об украинском кино остаются связанными с именами Довженко, Параджанова и Миколайчука. Их фильмы выразили душу украинцев и показали, чем они отличаются от народов, которые живут рядом с ними. То же самое я чувствую и когда читаю Шевченко, и мне при этом не мешает то, что он пишет на неродном для меня языке. А вообще-то национальное я люблю только в искусстве. В жизни мне ближе нейтральное, среднеевропейское. В жизни избыток национального мешает почувствовать человеческое, а именно это меня больше всего интересует. Поэтому, например, я не люблю грузинский и итальянский колорит — он слишком агрессивен.

Фильмы, которые я здесь увидела, чаще разочаровывали. Обычно я избегаю категорических высказываний — не хочу ранить самолюбие авторов. Но если настаиваете... Мне было интересно смотреть «Певицу Жозефину» Маслобойщикова — я следила за перестановками в кадре, за ритмом. «Вперед, за сокровищами гетмана!» — развесистая украинская клюква. Понятно, это пародия на грубость и примитивность, но в искусстве нельзя о скучном говорить скучно, а о грубом — грубо. «Несколько любовных историй» по «Декамерону» вызвали сожаление о загубленной прелестной вещи Бокаччо. Из одесских фильмов нравится «Дикая любовь» Новака, а «Хромые внидут первыми», за исключением отдельных эпизодов, кажутся работой вторичной и скучной, хотя сам режиссер, М.Кац, мне весьма симпатичен.

В своих двух последних картинах я хочу себя утешить. В «Увлечениях» я ищу утешения в красоте, поэтому фильм так декоративен. Сейчас я снимаю «Грустные истории» — несколько новелл, объединенных совершенно другой темой. Это будет фильм об убийствах. Убийство — единственное, чего не было в моей жизни. Это утешает. Я объясню. Вот, к примеру, у меня дома давно висит фотография бомжа — потрепанного жизнью, жалкого старика. Для меня это постоянное напоминание и о несчастных, которых так много, и одновременно о том, что мне самой еще не настолько плохо. Вот и в новом фильме мною руководит подобное отношение к смерти. И еще — любопытство. Хочу повертеться вокруг этого и создать хотя бы иллюзию понимания. Актеру я говорю: «Ты — убийца, но я не знаю, что это такое. Давай притворимся, что мы оба понимаем убийство». Мне кажется, что убийство — остановка всего. Оно все аннулирует. Я, например, не верю, что Раскольников убил, а потом долго размышлял по этому поводу. Потом не бывает ничего. После — не о чем говорить и думать. Все, что могло произойти, состоялось до убийства. Об этом фильм.

Николай Рашеев

— Я — пессимист. Понятие украинского кино разрушено, и весьма основательно. Причины этого прискорбного обстоятельства я вижу в утрате правил игры. Раньше они имелись, и мне, надо сказать, крепко доставалось по ним. Это были суровые правила лагерной зоны, однако к ним можно было приспособиться: автоматная очередь — перебежки, колючая проволока — ползи. «Поэтическое кино» стало такой спасительной реакцией на эти правила. Мы искали и находили способ высказаться несмотря ни на что. Балаян и Криштофович писали нюансами, их читали между строк. Я избрал балаганно-пародийный стиль. «Бумбараш» на этом семинаре назвали «народным» фильмом. Мне, конечно, приятно, но главное — я тогда им сказал все, что хотел сказать.

Сейчас правил нет. Государство по различным причинам игнорирует культуру, искусство, кино. Началось хаотическое фильмотворчество. В нем я вижу два потока. Один исходит из обозначения национальной проблематики некими внешними признаками — такова большая часть экранизаций. Другой — кассовое кино крайне низкого профессионального и художественного уровня. Ни одно из направлений, ни оба вместе я не могу отождествить с образом украинского кино.

Уже ясно — денег государство нам не даст. И правильно сделает: давать деньги в ситуации, где нет правил игры, бессмысленно, 80% сумм идет студии, а не фильму. Поэтому не деньги, а законодательные основания их использования — вот это нужно в первую очередь. Если же мер не принять, профессиональные кинематографисты будут вытеснены за пределы Украины и порвут с нею связь. Мне бежать не хочется, да и некуда. Недавно исполнилось шестьдесят. Многое отдано кино, однако мною владеет чувство крайней невостребованности. Два года назад остановили мой проект — мюзикл в стиле украинского народного примитивизма. Уже готовую фонограмму с музыкой Шандора Каллаша я повез в Москву, и Большое экспертное жюри России предложило 250 тысяч долларов на новую постановку при условии, что паритетно ее будет финансировать и Украина. Но наша сторона так и не нашла средств. Сейчас надеюсь получить хотя бы российскую долю и найти продюсера. Это должен быть очень личный фильм: притча о человеческой любви, о предопределениях судьбы и о неумолимой смене времен.

Аркадий Микульский

— Идут разговоры о кризисе, упадке нашего кино. Не в упадке, а в необходимой паузе находится сегодняшний украинский кинематограф. Нельзя судить о творческом процессе, как о конвейерном производстве. Режиссер — не токарь, «клепающий» однообразную продукцию. Раньше и всегда — художник выражает идеалы своего времени. Он — их глашатай. При таком сломе эпох, который происходит сейчас, пауза, остановка неизбежны. Настоящий художник без «пересадки» не может. Срок нужен хотя бы для того, чтобы изучить новое время. Я не рассматриваю это как трагедию. Свято место пусто не бывает. В нужный момент придут нужные люди и нужные фильмы.

Вообще, я смотрю мало. Из того, что увидел здесь, понравились фильмы Муратовой, Маслобойщикова и Каца. Я не называю это «авангардом». Это просто искусство. По этим работам заметно, что у нас идет становление киноэлиты, в то время как раньше ее просто выкашивали. Устроители этого семинара, наверное, и не предполагали, что им удастся с таким успехом создать атмосферу общения кинематографистов самого разного толка. Здесь я чувствую, что мы нуждаемся друг в друге. На этом чувстве и нужно строить новое кино.

Мне грех жаловаться на судьбу. Фильм, который показан здесь («Вишневые ночи»), был хорошо встречен зрителями, да и сейчас — критиками. Это и было моей первой задачей, когда я его снимал. Второй задачей, точнее — сверхзадачей, было сказать правду о послевоенном времени на Западной Украине. Мой фильм о любви, и я хотел показать, что ей нет места по обе стороны жестокой политической схватки: погибших влюбленных хоронят простые люди, для «своих» они предатели. Сразу же после «Вишневых ночей» на схожем материале я снял документальную работу «Чья правда, чья кривда?» Сейчас я в работе над двухсерийным неигровым фильмом «Ольжич». Пишу сценарий игрового по мотивам повести «Человек бежит над пропастью» Багряного. Тема созвучна нашему времени: в суровой исторической переделке человек сам себя «за волосы» вытаскивает из беды. Но в целом я занят одним и тем же — пытаюсь разобраться, где правда истории.

Юрий Ляшенко

— Все понимают, украинское кино стоит перед катастрофой. Причина — общий социальный кризис. Но кризис был и раньше, просто он был другим. И раньше появлялись, с одной стороны, фильмы общего потока, трассы и массы — короче говоря, магистральные. С другой стороны, несмотря ни на что, возникали работы личные, неординарные, глубокие — как фильмы Ильенко, Параджанова, Муратовой и Тарковского, — такие всегда были и будут на обочине, т.е. маргинальными. Таким образом, выдающиеся кинематографисты во все времена проходили суровую школу «воспитания». Особенность нынешнего кризиса в том, что он вообще может прервать кинопроизводство, а убийство — не мера воспитания.

Выбор к постановке «Записок курносого Мефистофеля» В.Винниченко для меня не случаен, за ним — принципиальная позиция. Во мне давно живет протест против всего, что культивирует в нас комплекс неполноценности. К сожалению, так сложилось: если речь об Украине, значит о селе, о мужиках в шароварах и т.п. Винниченко — первый, кто стал писать о национальной интеллигенции с утонченным психологизмом, на уровне высокой европейской литературы. Экранизируя повесть, я отбросил наперед заданные соображения, раскрепостился, пошел за литературным материалом и... докопался в сюжете до смыслов, противоположных авторским, но прямо перекликающихся с современной моральной проблематикой. Фильм получился о духовной истощенности, которая избирает ложный способ заполнить пустоту — любовные приключения, секс. Сегодняшний зритель уловил мое желание обратиться к нему. Как-то после просмотра ко мне подошла женщина и сказала: «Насколько же мы пали! Просто не верится, что было время, когда грех был мучителен. Сейчас его не замечают». Картина получила приз — «Бронзового Витязя» — на третьем фестивале славянских и православных народов. И что же? Есть новый сценарий — по «Черной раде» П.Кулиша, но нет денег для реализации. Вообще нет.

Вилен Новак

— Украинское кино было, есть и не может не быть. Все мы, кто его творит, живем в Украине, впитываем ее атмосферу, поддаемся ее очарованию, начинаем мыслить так, как это возможно только здесь. Само присутствие украинских актеров на экране делает фильм украинским: они привносят в него неповторимые человеческие проявления. Другое дело, что сейчас нашему кино не удается картина современной жизни страны. Мешает этому конъюнктурная суета и спешка. Берут, что легче взять и что лежит на поверхности, — экранизацию национальной классики. Получается театрально, формально, знакомо — «для галочки». Это размывает образ украинского кино, ведь в искусстве необходимо сосредоточение и искреннее желание познать глубины национального духа.

Одесское кино особенное. Экономику нельзя быстро-быстро переводить на новые рельсы, а искусство — тем более. Тем более — в Одессе. Она женщина строптивая, свободолюбивая, указания сверху ее не трогают. Мы до сих пор сохранили в кино талантливых людей — Киру Муратову и Михаила Каца. Они — лидеры. Есть и молодая поросль — Сергей Рахманов, Александр Еремеев и другие. Только наша странная студия способна им ни с того ни с сего, только по замыслу, дать полнометражную постановку. «Болевых» пунктов три: недостаток господдержки, оригинальных идей и европейского профессионализма у актеров.

Искусство — акт воздействия на подкорку, но при этом ее не следует травмировать. Я делаю зрительское кино и слежу за тем, чтобы зритель обязательно съел все, что я ему предлагаю. Моя тема — любовь, а жанр — мелодрама. «Дикая любовь» — и то, и другое. Хотя задуманное удалось процентов на семьдесят, я спокойно воспринимаю критику. Она полезна. А в целом я доволен собой.

Сергей Маслобойщиков

— Я с подозрением отношусь к обобщениям. Думаю, то, что принято называть «украинским кино», создано единичными усилиями отдельных авторов, которые вызвали волну эпигонских подражаний. Вряд ли об этом можно говорить как о масштабном течении, как об эстетической субстанции. Нынешнее состояние неопределенно. Говорить о каком-либо движении трудно. Могу лишь заметить, что интеллектуальный кинематограф уходит. Экран ищет живые формы и возвращается к драме, ярким характерам и острым, кровавым конфликтам. Масс-медиа понизили порог чувствительности зрителя, но кино все равно состязается с ним — штукарством, аттракционами. Мне это не нравится, но с этим приходится считаться. Основная беда нашей кинотусовки — и украинской, и российской — в отъединенности от общего процесса. Я поездил со своим фильмом и убедился: там иной мир. С ним все равно придется искать контакты. И чем скорее придет такая интеграция, тем меньше будет потерь и боли.

Я не собираюсь создавать себе программ. Буду стремиться к живому кино, однако не к тому, которое ныне котируется. Я должен найти нечто, чем я мог бы некоторое время жить и что стало бы достойным вместилищем моей жизненной энергии. Все новое для меня как бы заключает прошлую жизнь. Вот и «Жозефина» — это расставание с каким-то периодом моего прошлого. Наметки будущего — в темах и ощущениях, о которых не хотелось бы говорить.

Виктор Гресь

— Украинское кино возникло как порыв, протест против тоталитарного режима. Сопротивление запретам — в основе «поэтической школы». Со стороны украинское кино, может быть, интересно своим фольклорным колоритом, а для меня как украинца важны в нем человеческие начала. К сожалению, мы сегодня пошли по второму кругу фольклорной «украинизации». Старые сюжеты перелицовываются. Все это внешнее, поверхностное. Думаю, наш путь должен быть обратным: в своей истории и своей культуре мы должны искать и выделять общечеловеческое.

Именно так я и буду трактовать «Тараса Бульбу» по Гоголю. Я хочу взглянуть на этот сюжет европейским взглядом, выделить в нем мотивы, которые интересны и нашим соседям и вообще имеют ценность для современной культуры. Мне интересна судьба моего народа, который оказался между Востоком и Западом. Это отразилось на его обычаях, одежде, языке, песнях. Я сотворю эту фактуру XVI века, но не исторически, а творчески. Национальное я передам не через фактуру, а через воссозданную человеческую ауру украинского быта. Ведь казак — это не национальность, это душевное качество. Для меня будет важно также кинематографически передать особенность украинского видения мира. Сейчас на экран проникает «клиповая стилистика». Я уверен, она чужда славянскому миросозерцанию: мы медленно всматриваемся в реальность, глубоко проникаем в нее и обретаем в этом себя. Это следует воспроизвести в стиле фильма. Я хочу выразить состояние украинской души, а не создать очередной «украинский фильм».

Коллективный автопортрет украинской кинорежиссуры на фоне национального кино получился, конечно же, неполным. Но что мешает нам и времени довести его до совершенства?