ДОКТОР ВАТСОН ИЗ МАЛОГО ТЕАТРА

Актер Малого театра Виталий Соломин, являясь старожилом отечественного кинематографа, обладает, помимо прочих, одним несомненным качеством: его герои передают атмосферу времени, в котором жили. Все они, от трогательно-романтичного мальчика Жени из художественного фильма «Женщины» до обаятельного негодяя Вадима из «Зимней вишни», вобрали в себя неповторимые черты людей тех поколений, к которым принадлежат. Трудно судить о непостижимых для нас временах, но кажется, что созданный Соломиным хрестоматийный образ доктора Ватсона несет на себе печать эпохи Шерлока Холмса и Артура Конан-Дойля.

А в жизни Виталий Мефодиевич по-сибирски основателен, рассудителен и не любит пустых разговоров.

— Виталий Мефодиевич, вы всю жизнь работаете в Малом театре. В чем секрет его долголетия?

— Во-первых, Малый театр изначально стал императорским, да и сейчас он единственный в России национальный театр. Официальный статус дает поддержку, признание, большие возможности. К тому же наш театр — столичный.

— Но бывает, что все это у театра есть, а он мертвый.

— Для того, чтобы театр был живым, он должен жить в каждом поколении. В Малом театре старики воспитывают себе даже не смену, а продолжение. Тогда и среднее поколение, и молодежь — поколения идут одно за другим, а значит, есть преемственность, есть развитие, накапливается опыт. Вообще же люди театральные очень эгоистичны, уходит очередное поколение — и театр остается голым. Особенно сложно в таком случае — молодежь некому ввести в чудо, называемое театром.

— У театра есть множество определений: храм, кафедра, трибуна, отражающее зеркало и увеличивающее стекло. На ваш взгляд, что это такое?

— У Макса Фриша, пьесу которого я сейчас ставлю, прочел очень точное определение. «Я слишком тщеславен — пишет он, — для того, чтобы писать для зрительских аплодисментов. Я пишу для того, чтобы разобраться в самом себе, и надеюсь, что зрителю это тоже будет интересно». Это один момент. А второй... Вы не обращали внимания, что все дети связаны с Богом или иной высшей силой? Их что-то ведет — в играх, в быстром развитии. Они познают жизнь и взрослеют, как в сказке — на глазах. Лет до пяти это тянется. У некоторых, а их немного, этот феноменальный дар сохраняется. И они кажутся наивными, возможно, странными, но какая-то сила ведет их по жизни. Человек приходит в театр, садится в кресло и вдруг начинает плакать или смеяться. Причем никто ни с кем не общается, все сидят рядом, но со сценой — один на один. Ненормальное будто бы состояние. Театр — это возвращение человека к настоящему смыслу. Когда говорят: «Я могу и без театра прожить, я и не был там никогда», хочется ответить: «Только пожалеть тебя можно в таком случае».

— Стало быть, актер не лицедей, а проводник Божественного начала?

— Актер — лицедей, он доводит Божественное начало до зрителя именно таким способом.

— Должен ли актер пропускать через себя все, что преподносит ему жизнь?

— Это свойство не актерское, а человеческое. Одни все проживают и переживают, другие нет. Актерство — профессия. Для создания образа свои ассоциации, свой опыт надо соединить, чтобы получилось. Нечто, что имеет свои мускулы, хребет. Роль — поделка, которая ничего не дает ни уму, ни сердцу.

— Что сложнее — заставить зрителя смеяться или плакать?

— Это вопрос глубины. И смеяться могут из-за ерунды, и плакать из-за сентиментальных приемов. Когда зрители уходят домой, образ спектакля сохраняется в их душе один вечер или несколько дней, либо все забывается, либо существует потребность постоянно возвращаться к своему впечатлению. Тогда человек снова придет в театр.

— Главное место в театре — сцена, и считается, что она обладает мощной энергетикой.

— Я в этом абсолютно уверен. Вне театра, в так называемой антрепризе, мы репетировали спектакль «Клетка». Проходили репетиции в новом, хорошем Дворце культуры. Какая же у меня внутренняя борьба была с этим зданием! Потому что я чувствовал: там совершенно разреженная атмосфера. А в старых театральных зданиях она плотная, насыщенная. Когда построили филиал Малого театра, мы первые стали репетировать там «Свадьбу Кречинского» и в течение нескольких сезонов наполняли новое здание своим потом и своей энергией. Сейчас филиал стал настоящим театром.

Не знаю, что это за энергия, откуда она берется и чем все это объяснить. Знаю только, что это есть. Возможно, это оттого, что каждый день в театре что-то необычное происходит.

— Актер отдает персонажу свою внешность. А как быть с мыслями?

— На мой взгляд, внешность не имеет значения. Вообще. Когда актер начинает заниматься внешностью, любоваться собой, на роли можно ставить крест. У меня к этому отношение принципиальное. Мне нравится театр, где все строится только на мастерстве актера, и все свои роли играю без грима. Если роль удачная, зрители перестают обращать внимание на внешность, им интересно, что у тебя за душой, проследить за твоим существом.

— Мужчины-актеры жалуются на подневольность своей профессии: дескать, приходится подчиняться режиссеру.

— Не хочешь — не подчиняйся. Я и не подчинялся никогда. Не потому, что бунтарь по натуре — просто не хотел и все! А подневольные отношения актер — режиссер остались у нас с советских времен, когда режиссер был главным, поскольку отвечал за идеологию, а актеры становились подчиненными и исполнителями. И такое положение вещей закоренело. А за границей (я работал в Америке) никто не смеет сделать актеру указание или, не дай Бог, замечание, даже советов никто не дает — этого просто не может быть.

— А что в жизни главное?

— Главное... Мне приходилось встречаться с людьми умирающими, когда день-два — и человека уже не было. К этому моменту — я видел это, слышал — человек ищет какое-то оправдание своему существованию. Спрашивает, зачем же он вообще жил. И находит ответ. Кто-то говорит, что хорошего ребенка родил и воспитал, кто-то рад, что был кому-то нужен. Главное в жизни — твое предназначение, ты должен его почувствовать, найти и осуществить. И тогда, наверное, к концу жизни приходит умиротворение от сознания, что ты состоялся.