ДЕНЬ КАК МАЛЕНЬКАЯ ЖИЗНЬ, ИЛИ ВЗГЛЯД НА ПОЛЕТ СКВОЗЬ ВРЕМЯ

«Не успех, а успеть» — так определил смысл своих недавно вышедших мемуаров «Запоздалые заметки» (К., «Авиценна», 2000 г.) академик АМН Украины Исаак Трахтенберг. Я прочел их еще в рукописи, удивлялся находкам и панораме памяти, досадовал на отдельные длинноты. Печалился и радовался вместе с автором, перебирал уникальные фотографии, воссоздающие пласты личной и общественной истории.

Мгновения, мгновения на экране жизни... Меняются кадры... Однажды, в эпоху Брежнева, профессора вызвали в качестве свидетеля в одно из зданий на Печерске. Следователь Макашов, сфабриковавший обвинение против Сергея Параджанова, всяческими уловками домогался «компромата» на гениального режиссера. «Вы к нему заходили и обязаны, как врач, нам помочь в борьбе за моральные устои. Параджанов принимал сомнительных людей, и вы не можете этого не знать...» Однако услышал лучшие аттестации. Разочарованный, отпустил.

И еще два знакомых образа, два Льва — Громашевский и Медведь. Академика Льва Васильевича Громашевского, трибуна эпидемиологии, в начале семидесятых спросили: что делать — на юге Украины зарегистрированы случаи холеры? Ответ по тем временам был парадоксальным. «Старый профессор сосредоточенно молчал. А затем произнес сакраментальную фразу: «Прежде всего придать полной гласности тот факт, что в стране назревает эпидемия холеры». А несгибаемый министр здравоохранения Медведь, его отповедь в тридцать восьмом году, на партийном собрании, вошедшая в фольклор... Н.Хрущев писал в своих воспоминаниях: «Выступает какая-то женщина и говорит, указывая пальцем на Медведя: «Я этого человека не знаю, но по глазам вижу, что он — враг народа». Можете себе представить? Но Медведь (на то он и Медведь) не растерялся и сейчас же парировал: «Я эту женщину, которая сейчас выступала, в первый раз вижу и не знаю, но по глазам чувствую, что она проститутка». Только употребил он слово более выразительное...»

Профессор Трахтенберг, знавший Льва Ивановича особенно близко, приводит и другую историю. Министра где-то в начале пятидесятых вызвал «на ковер» секретарь ЦК Компартии Украины И.Назаренко. Ему пожаловался хирург Д., фальсифицировавший исходы операций и отстраненный от их проведения, что его, заслуженного деятеля, притесняют. «Вы дискредитируете светило нашей науки. Разве вам неизвестно, что он открыл гангрену?» — напустился Назаренко на Медведя. А тот, не колеблясь, дал отпор: «Позор! Как вы, облеченный высшей властью человек, можете поучать меня подобным образом. Даже студенты знают, что о гангрене известно давно». Впоследствии эта строптивость стоила Льву Ивановичу министерского кресла.

А как колоритны образы Николая Стражеско и его любимого ученика Александра Айзенберга, Георгия Фольборта и Александра Черкеса, Евгения Татаринова и Якова Фрумкина! За день до смерти, на лекции, Е.Татаринов, ученик А.Богомольца, сказал: «Чтобы быть хорошим врачем, нужно быть и глубоким теоретиком. Учитесь же, берите все, что вам дается...»

Наконец, просто коды гравюр ощущением сердца — об Ирине Молостовой и Борисе Каменьковиче, Романе Балаяне и Данииле Лидере, Ежи Гофмане и Иване Козловском, Альберте Цессарском и Николае Амосове, Вячеславе Криштофовиче и Владимире Кунине, Ростиславе Кавецком и семье Коломийченко. Знающий эти имена — поймет...

Как возник и сохраняется такой эмоциональный «синематограф»? Видный ученый-токсиколог, представитель специальности, не терпящей ни грамма приблизительности, И.Трахтенберг, помимо научных публикаций, скрупулезный архивариус бытия, его архивам нет цены. Отсюда, в частности, уникальный иллюстративный ряд книги, воссоздающий и облик десятков замечательных ученых, и редкостные моменты летописи ушедшего века. Скажем, фото, на котором В.Молотов и А.Громыко слушают молодого Л.Медведя, или снимок, запечатлевший академиков Н.Бехтереву и В.Фролькиса. И еще одна особенность — свое чувство, свое измерение времени. В заметках есть определение — день как маленькая жизнь. Так, видимо, смотрел и смотрит на полет сквозь время автор.

Особенно близок Исаак Трахтенберг был с Владимиром Фролькисом и Григорием Кипнисом. «Еще раз о любимом В.В.» — один из разделов книги. «Я смотрю на давнишнюю фотографию, сделанную в свое время в день рождения Володи, и думаю, что 27 января нынешнего года, как всегда в этот день, мы собрались бы у нашего друга... Я держу в руках одну из его публикаций под названием «Качество жизни переходит в количество» с ироническим подзаголовком «Опыт юбилейного самообслуживания». Процитирую только одно место: «Когда Альберта Эйнштейна попросили очень популярно объяснить теорию относительности, он сказал: «Ничего нет проще. Смотрите, как стремительно проносится жизнь, и как тянется время до обеда». Когда 20 числа каждого месяца, в день, когда ушла из жизни его любимая жена, мы ездили с ним на ее могилу, я часто видел у него в руках маленький томик пушкинских стихов... Я старался оставить его одного, потому что знал: он хочет прочесть Рае, при жизни боготворившей поэзию Пушкина, принесенные строки...»

...Писатель, герой войны и воитель в мирные дни, Григорий Кипнис. Это он, незадолго до кончины, доставил в Киев архив Виктора Некрасова. Собиратель литературных реликвий, И.Трахтенберг приводит в своих воспоминаниях чудесный очерк Григория Иосифовича «Моя Тарасовская». Ведь оба они — мальчики с этой улицы. Как ни процитировать несколько словесных узоров: «Так выходило, что медики либо селились на этой улице, либо просто рождались на Тарасовской... Одним словом, улица интеллигентов. Но прежде и больше всего — улица поэтов. Трудно сказать, почему именно их. Не потому ли, что сама Тарасовская — как поэзия. Такая истинно киевская, вся в каштановом цвету, вся в благоухании сирени»... В конце Кипнис приводит строки Семена Гудзенко, жившего на этой же улице:

«Я родился

в этом городе, рос.

Мне не надо

в этом городе роз.

Мне не надо

в этом городе дач,

Мне не надо в этом

городе и удач, и неудач.

Тишины бы мне каштановой

и весны,

Я бы начал юность

заново, пусть с войны».

Юность заново в родном Киеве. В жизни нам этого не дано. Но Исаак Михайлович Трахтенберг, душевным и зачастую блистательным пером, написал трогательную книгу о киевской юности и зрелости. Конечно же, он не помышлял, что вслед за многими другими, войдет в круг певцов Города. Но он вошел в него, вылепил свою мозаику о сонме личностей, известных и безвестных, чьи мысли, стремления и дыхание вошли в ауру вечных холмов над Днепром.

В завершение, стихи цитируемые в эпилоге книги. Дописывая заметки, компонуя финальные дневниковые фрагменты, И.Трахтенберг вспомнил такие строки поэта Вадима Халуповича:

«Лишь бы спутники были

К тебе неизменно добры,

Не ослепла любовь

И душа твоя не оскудела».

Мне кажется, что здесь — и автопортрет автора. Причем в утвердительном смысле...