ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ, А БОГ РАСПОЛАГАЕТ О СУДЬБЕ ЗАСЛУЖЕННОГО АРТИСТА УКРАИНЫ АЛЕКСАНДРА БЫСТРУШКИНА, РАССКАЗАННОЙ ИМ САМИМ

— Известный артист театра и кино бросил свой родной театр имени Франко и пошел работать чиновником в государственное учреждение и не просто чиновником, а руководителем Главного управления культуры г.Киева. Такой поворот судьбы интересен сам по себе, но также, очевидно, связан с нелегкими решениями. Что вообще вас поддерживает в такие моменты?

— Как это ни банально — природа. Не то чтобы я часто бываю в лесу или горах, это удается редко, особенно в последнее время. Я узнал ее в детстве, в Галиче, где я родился. Наша хатка стояла между водопадом, называвшемся Гук (непереводимое буквально слово, приблизительно означающее грохот, рев, короче, сильный звук), и горами. Во время половодья маленькая горная речка превращалась в страшный поток, сносящий все на своем пути, а потом снова становилась почти ручейком. Для меня это была космическая ситуация, ставшая неотъемлемой частью меня самого. Наверное, я не оригинален в том, что в юности, испытав могущество и красоту природы, ее мудрость и терпимость, человек чувствует себя неотделимым от нее и в этом обретает какую-то защиту от зла и страха. Кто или что еще так утешит, ободрит, заставит думать?

Впервые встретился с театром в Коломые, по существу, там и родилось стремление стать актером. То было время хрущовских укрупнений, решили, что профессиональный театр Коломые не нужен, мол, не областной город. Но в городе остался Василий Ильич Сымчич (если помните, он играл Захара Беркута в одноименном фильме), и душой и талантом своим чрезвычайно красивый человек. Он взял под свою опеку местный самодеятельный народный театр. В субботу мы садились в старенький автобус, в котором даже стекол не было, и ехали на спектакли в горы. Селяне летом работают, как говориться, пока солнце светит. В каждом селе завклубом умолял подождать, пока люди умоются и прихорошатся, «бо то ж театр!». Люди в праздничных нарядах семьями приходили в клуб, спектакль начинался в часов десять вечера, а то и позже.

На всю жизнь я запомнил это отношение к театру, что есть вещи, которых нельзя допускать, и понятия, требующие охранности. Есть такое прекрасное украинское слово «шануймося», имеющее глубокое содержание. У нас говорилось: «Не так сам порядний, як з порядної родини». В том смысле, что, может быть, он и не заслуживает большого внимания, но за ним всем известная порядочность семьи, и поэтому он обязан быть достойным ее... А дальше мне снова повезло — в Киевском театральном институте актерству меня учила Нинель Антоновна Быченко. Как и Сымчич, она не показывала пальцем — так делай, а так нет — влияла широта ее взглядов и отношение к профессии. Мне очень хотелось работать в театре имени Заньковецкой, но там как раз происходила смена руководства, и я поступил в театр имени Франко.

— А почему вам так хотелось во Львов?

— Этот город имеет свою душу. Там очень сильно развита, так сказать, неофициальная культура, в которой огромную роль играла старая интеллигенция и молодая талантливая поросль, воспринимающая культурные ценности и развивая их. Великолепная архитектура, старинные улицы, широкое общение, особенный культурный микроклимат, независимые взгляды и оценки — все это вместе придает Львову неповторимый шарм...

Франковцы меня приняли хорошо, вообще, мне кажется, тогда к молодым относились более внимательно. Прежде всего, я имею ввиду старшее поколение актеров. Тогда был иной уровень. Мы знали обо всех конфликтных ситуациях, о соперничестве, о ревности — это и есть театральная жизнь, — но все эти перипетии аккумулировались только в театре. Действительно, в то время уже началась кризисная полоса: пошла конъюнктурщина в драматургии, Зарудный и Коломиец наперегонки писали пьесы, не оставляя малейшего зазора для произведений других авторов. Я бы не хотел распространяться об этих делах, скажу только, что от этого действительно страдало искусство. Но, повторяю, актерский уровень еще был высок — Гашинский, Ужвий, Заднипровский, Пономаренко, Дальский и много других. Речь даже не о таланте, а об отношении к театру, младшим коллегам, о престижности актерской профессии, которой эти зубры учили нас гордится. Я говорю о таланте этих людей вне сцены. Аркадий Гашинский мог целую ночь напролет читать стихи, Ольга Кусенко — петь песни, можно сказать, устраивались соревнования, кто кого перепоет. И это было вместе с молодыми. А вечера, устраивавшиеся после спектаклей, — никто не уходил домой...

Но, как я уже говорил, театр вступил в кризисную полосу. Мы чувствовали, надо было что-то делать, надо было как-то обновляться. Я с молодым тогда режиссером Эдуардом Бутенко добились постановки внепланового спектакля. Вернее, мы никогда не пробили бы стену, если бы не постановление ЦК «О работе с творческой молодежью». Все сказали «есть!» и бросились работать с молодежью. Бывший тогда директор Сергей Смиян, воспользовавшись этим приказом, втиснул между напиравшими Зарудным и Коломийцем нашу постановку пьесы Штейна «Жил-был я». Мы работали ночами шесть месяцев, своими руками изготовили декорации, но на сцену нас долго не пускали. И только когда мы достучались к министру культуры, он напомнил дирекции театра о постановлении партии. Спектакль очень понравился молодежи, мы получили хорошую прессу. Помнится, там герой революции в шикарной бурке, и в один из эмоциональных моментов молодые революционеры бросились к нему, подхватили на руки. И вдруг герой ВЫПАДАЛ из бурки — маленький, тщедушный, а ребята, неся над собой революционный фетишь, бежали и бежали... Конечно, для тех времен в этом было что-то новенькое и не могло понравиться. Нам дали поработать до отпуска, а после уже никто не вспоминал, будто ничего и не было.

— Когда вы почувствовали себя человеком, осознавшим, что надо делать больше, чем до сих пор?

— Мне сейчас даже трудно сказать... Чувство неудовлетворенности накапливается постепенно...

— Ну вот вы с молодыми коллегами осуществили постановку рискованной для того времени пьесы. Позже под скептические и издевательские смешки предложили себя на пост директора театра имени Франко. Меня интересует, как вы дошли до такого дон-кихотства?

— Да, это было... Но сейчас вспоминаю другое. В театральном институте я был секретарем комсомольской организации и как-то на собрании из самых лучших побуждений сказал, что комсомол не должен быть таким...

— Когда это было?

— В конце шестидесятых, точнее, в шестьдесят девятом году. Многие тогда чувствовали надуманность лозунгов, фальш — говорилось одно, а делалось другое. А я свято верил и продолжаю верить в идею социальной справедливости. Я еще раз убедился в правильности этой идеи в Дании, где нет огромной пропасти между богатыми и бедными. Если человек что-то имеет, он поделится с другим. Но если он ничего не имеет, ему нечем делиться, и тогда начинается разрушение человеческой души, нравственности — именно от невозможности поделиться, помочь. Что же касается вашего вопроса о причинах...

— Бывают же внутренние взрывы, в конце концов, толкающие на действие?

— Да, я понимаю, кто-то должен сказать первым... Мне было больно за тех, кто еще мог принести пользу театру, — за Кусенко, Лидера, Копержинскую, Гашинского, который после ухода на пенсию не то, что не заходил в помещение театра, но даже не подходил к нему близко, ожидая жену где-то за углом. Ему обещали роли, но так ничего и не предложили, он так и умер с этой травмой. А названные мною актеры только своим присутствием делали театр на голову выше...

Потом, когда выходишь на сцену и в зале на тысячу мест сидит две—три сотни зрителей, когда нет творческого удовлетворения от того, что ты делаешь, когда к доске с распределением ролей на новый спектакль подходит известный актер и говорит: слава Богу, что мне не дали роли (а раньше для него подобное было трагедией), — это, по-моему, довольно сильные мотивы, чтобы попытаться что-то изменить.

— Разве лично вам было плохо в театре?

— Конечно, нет. Я имел прекрасную «спокойную» работу, получал зарплату, кстати, большую, чем сейчас как начальник Главного управления культуры. Имел также подработки — радио, телевидение, концерты. Надо сказать, что за один концерт я мог заработать больше, чем здесь за месяц. Но приходит время, когда надо понять, зачем учился в школе, институте, зачем тебя окружали вниманием прекрасные люди — словом, приходит время отдавать.

— Как все же было с вашим предложением стать директором театра?

— Мне предложили занять эту должность в Министерстве культуры, могли просто назначить приказом. Но я не мог так. Переговорил с актерами. После этого пошел к главному режиссеру Сергею Данченко, ведь нам предстояло работать вместе. С огромным трудом договорился о встрече, полчаса ждал его в приемной и когда сказал: «Сергей Владимирович, давайте поработаем года три». Он как только услышал...

Представляете, прежде, чем дать свое согласие в министерстве, я больше месяца ночами не спал — готовился, разрабатывал программу, я должен был рассказать людям, что буду делать! Но он ничего слушать не хотел. После первой же фразы вскочил, покраснел и сказал: «Если ты будешь директором, я уйду из театра». После этого никакого разговора быть не могло, потому что это не позиция руководителя. Мог бы поговорить, выслушать программу хотя бы. Короче, о совместной работе не могло быть и речи, поэтому я отказался работать вообще в театре.

Я заметил, что вы все время допытываетесь о причинах поступка. Вот еще одна. Когда ты видишь, что с твоей жизни выпадает день, неделя, месяц, год, когда работаешь, а результат минимальный, потому что в каких-то условиях он и не мог быть иным, начинаешь задумываться, как же быть? У человека всегда есть желание, так сказать, выложиться до конца. Он всегда в глубине души уверен, что способен на большее, хочется полностью использовать свои силы. И когда предоставляется шанс осуществить это желание — надо не побояться использовать его.

— Но все же, как вы стали руководителем Главного управления культуры столицы?

— По настоянию Леонида Григорьевича Косаковского, нашего мэра. Еще когда он работал главой администрации Печерского района, я помогал в организации и проведении культурных акций. Конечно, мы много беседовали, он знал мое отношение к состоянию культурной ситуации в городе, в принципе наши взгляды совпадали.

— Тяжело было осваиваться на новой работе?

— Можно сказать, что никогда в жизни мне не было так тяжело, как в первые три месяца... Это профессия, тут нужны знания экономической ситуации, организаторские способности, умение разговаривать с людьми по-деловому, убеждать. Но главное, видеть перспективу развития. В чем она состоит? Встречаясь с зарубежными коллегами, я наблюдал как это осуществляется. Принцип такой: заполнение духовного пространства культурными акциями как только появляется возможность. А за культурой уже идет экономика, политика. Ничто не имеет такой пробивной силы, как культура, — утверждающей силы, убедительной силы. На любом уровне я готов говорить о том, что прежде чем утверждать бюджет, надо себе хорошенько уяснить, кто сегодня на последнем рубеже защиты нашей духовности? Деятели культуры и просвещения. В значительной мере именно от них зависит сохранение веры в завтрашний день, в возрождение.

— Думаете ли вы со временем возвратиться в театр?

— Сегодняшнее состояние театра меня не устраивает. Вот если мне, конечно, с моими коллегами, удастся кое-что изменить в лучшую сторону, тогда, возможно, вернусь. Уже сейчас есть некие надежды на улучшение, набирают силу представители «среднего» поколения — Кужельный, Бильченко, Малахов, Козьменко-Дэлиндэ, Шкарабан, Липцын, Одиноков, словом, есть интересные люди. Сейчас, слава Богу, меня поддерживают и депутаты, и глава горсовета. Да, бывает очень трудно, я уже как-то писал заявление об увольнении, не так все просто...

— Читал ваши стихотворения, напоминающие дневниковые записи, так сказать, в образной форме. Обратил внимание на несколько красноречивых строк:

«Пiдлота пiд мене пiдстелює вмiло,

Розчовгане, навчене,
пещене тiло,

Обмацує, крегче
i шепче, шепче...»

И еще:

«Хапають руками, тягнуть до столу,

П’яне Нахабство пха
в руки бокал.

Музика звiдкись...
не музика — стогiн,

Це б’є в мої груди
нiмий океан»...

— Да, все не просто, не просто... У нас многие считают, что прекрасно разбираются в культуре и особенно в искусстве. Но мы должны помогать, а не руководить. Даже предлагали повышение, мне же хочется что-то сделать на своем месте, чтобы не было возврата к старому. Надо вернуть Киеву престиж столицы европейского государства. Это нужно прежде всего самим киевлянам, надо уйти от провинциальности, возродить гордость за древний Киев.