БОРИС АКУНИН: «МНЕ НРАВИТСЯ БЫТЬ БЕЗРАБОТНЫМ»

Долгое время мало кто знал, что заместитель главного редактора журнала «Иностранная литература», великолепный знаток японской литературы и блестящий переводчик Григорий Чхартишвили и создатель необычных, талантливых литературных «сериалов» Борис Акунин — одно и то же лицо. Его работоспособность и предприимчивость поражают, равно как и неподдельный интерес к тому, что происходит вокруг. Мы встретились прошлым летом на «Кинотавре», где Григорий Шалвович был членом жюри ОРКФ. Согласие участвовать в работе жюри он объяснил своим повышенным интересом к кино. При этом ежедневно с утра проводил полтора-два часа за компьютером, не забывая об основной, литературной работе. С журналистами на контакт шел неохотно, но на интервью для «ЗН» согласился, попросив лишь не публиковать его до выхода новой книги. Я так и сделала, более того, несколько раз посылала Григорию Шалвовичу текст интервью по электронной почте, зная о его бережном отношении к слову. То ли адрес изменился, то ли в плотном графике не нашлось времени для ответа, но по истечении срока давности я посчитала молчание знаком согласия.

— Григорий Шалвович, в первом своем «воплощении» вы очень долго занимались Востоком, где природа, «кулинария» слова совершенно другая, и вдруг что-то повернуло вас к русской литературе, где мелодика, построение фразы иная. Что вас подтолкнуло к этому?

— Видите ли, помимо писания книги по японской литературе, я ведь занимался литературным переводом. Это работа с языком, на который переводят. Работа литературного переводчика состоит в том, чтобы взять некое иноязычное произведение-растение и пересадить его на нашу почву. В результате оно становится русским растением, звучит на русском языке, существует по его правилам. Там образность может быть иная, идеи другие, но все равно это вполне в русле нашей литературы. Любой профессиональный переводчик должен очень хорошо владеть русским языком, гораздо виртуознее, чем писатель. Последний вправе разработать свой литературный стиль и пользоваться только им, а переводчик должен владеть разными стилями, в идеале — всеми. После такой 20-летней школы, когда мне приходилось переводить разных авторов, иногда подстраивая их под какую-то уже существующую русскую стилистику, иногда выдумываю стилистику, которой не было прежде. Это очень хорошая практика ремесла — работа со слогом и текстом. Поэтому, когда мне для моей нынешней литературной игры нужно сымитировать стиль того или иного русского писателя, делаю очень легко.

— Как бы там ни было, это серьезный поворот, вы из затворника превратились в популярного автора, то есть стали публичным. Вы понимали, на что идете?

— Да, публичной фигурой, безусловно, стал. Произошло все не сразу, но когда произошло, стало понятно — никуда от этого не денешься. Когда разрабатывал свой план-проект, именно этот аспект плохо продумал и плохо просчитал. Казалось, можно быть популярным писателем, сочинять тексты, которые печатаются огромными тиражами, и при этом как-то оберегать свою приватность, что не вполне удается и иногда мне кажется, не совсем правильно и честно. Уж если пишешь массовую литературу, то, будь любезен, соблюдай правила игры: отвечай на вопросы, давай интервью, «светись». Иногда думаю — все, хватит, я себе надоел, уже десять раз ответил на одни и те же вопросы, перестаю этим заниматься. Потом проходит. Мне это не нравится и даже раздражает, но является частью обязанностей. Литературный переводчик — хорошая и честная профессия, требующая профессионализма и не терпящая никакой туфты. Я перестал быть литературным переводчиком и никогда уже им не буду. С одной стороны, жалко, с другой — чувствую освобождение. Потому что свобода беллетриста-сочинителя, по сравнению с несвободой, которую испытывает переводчик, со всех сторон зажатый текстом, образностью, идеями другого автора — приятна. Это некая зона свободы и безответственности.

— Можно ли провести параллель, когда исполнитель, будь то музыкант или артист, стремится сочинять музыку, ставить спектакли, писать пьесы — быть первоисточником?

— По поводу режиссера не знаю, а насчет дирижера, который хочет стать композитором — да, большая степень сходства здесь. Что касается актеров и режиссеров, там какая-то другая механика отношений между ними и каждого из них со своим искусством.

— Создается впечатление, что ваш литературный проект — хорошая, качественная работа шоумена. Как вы к этому пришли? Что вас толкнуло?

— Мне приходилось читать и выслушивать много суждений, как мощно меня раскручивали, как все было замечательно и агрессивно продумано. Но на рекламу не было потрачено ни копейки. Издатель Игорь Захаров, с которым мы начинали и который продолжает издавать мою основную книжную серию, был маленьким начинающим издателем, у него не было особых денег. Более того, у меня много друзей и знакомых среди критиков, рецензентов, но они в проекте не участвовали, потому что не знали, что Борис Акунин — это я. Когда речь заходила о Борисе Акунине, переводил разговор на другую тему, было неудобно. Раскрутки не было, псевдоним был не частью игры, а своего рода средством самозащиты. Не нужно было раскрываться раньше времени, а то, может быть, никогда друзья и знакомые не узнали бы, что я пишу детективные романы. Сейчас уже нет, а два-три года назад мое занятие считалось малопочтенным для круга людей из литературного цеха, к которому я принадлежал.

— Вы его сделали почтенным?

— Считаю так, хотя и нескромно, потому что многие из моих друзей и знакомых сейчас пытаются работать в таком же жанре и не стесняются его. И слава Богу. Русская литература обогатится, так как это талантливые люди.

Раскрутки не было никакой абсолютно. Появился первый роман и полтора года продавался очень плохо. Потом вышли еще три, которые тоже плохо продавались. Были времена, когда мой издатель совершенно утрачивал веру в этот проект. Тем более, что ему и мне приходилось слышать: «Да, Акунин занятный. Но я никогда в жизни этого читать не буду. Интеллигенции не нужно, она будет читать, условно говоря, Джойса, а человек с улицы это будет читать как какие-то немудрящие комиксы». А потом потихонечку… Лучшая реклама, когда знакомый рекомендует: «Прочти вот это!». Я слабо верю в рекламу на телевидении и в метро. Постепенно критическая масса наросла и пошла с ускорением. А в цифрах выглядит следующим образом: за весь 1998 год продалось 30 тыс. экземпляров четырех книжек. В 99-м — 55 тыс., в 2000-м — миллион. И по возрастающей…

— А как все было придумано?

— Я человек планового хозяйства, люблю придумывать архитектурные конструкции. Знал, что будет сначала одна литературная серия, про этакого харизматичного, привлекательного сыщика. Потом она будет разветвляться в еще две серии. Предполагал, что это произойдет где-то на третьем году существования проекта. Так и вышло. Одна более литературна, другая совсем не литературная. Зная себя, представлял, что надоест писать одно и то же. Мне все время нужно менять правила игры. Мало того, чтобы романы об Эрасте Фандорине не были похожи один на другой, нужно писать не только о Фандорине, поскольку герой начинает надоедать мне, а я ему. Значит, нужно еще что-то. Потом и этого стало мало. Должна быть еще, допустим, драма, экранизации. И вот все это сейчас происходит. Помимо литературной составляющей проекта — еще и бизнес-проект. Не просто ради зарабатывания денег. Они не могут быть основной целью. Деньги — что-то такое, что само собой образуется, если все правильно устроено, нечто сопровождающее, подразумевающийся гарнир к котлете, главное — чтобы котлета была правильной. С точки зрения бизнес-проекта, интересно создать некую систему, в центре которой находится не издатель и не литературный агент, а автор. Поэтому у меня три издательства и три литагента. Чувствую себя кем-то вроде дирижера, который этим оркестром управляет. Дирижирующий композитор, который свою симфонию не отдает в чужие руки. В этом есть некоторая степень параноидальности, но мне так интереснее.

— Литературная работа, творчество предполагает в своей основе затворничество, ежедневную работу для совершенного владения ремеслом, жестокость по отношению к самому себе. Пришлось что-то ломать в себе?

— То, что вы говорите по поводу литературного ремесла, традиционно русская точка зрения на писателя и его работу. Я к писательству отношусь иначе. Мне не приходится себя ломать и заставлять, потому что не отношусь к работе как к кресту, великой миссии и т.д. Для меня это все равно игра. Часто серьезная игра. Вообще игра — дело серьезное. Играть несерьезно не имеет смысла.

— Ну, тогда надо играть холодно, без азарта?

— Почему? Зависит от игры. С одной стороны, переводческая работа приучила к дисциплине. Работаю по графику, быстро. С другой, не считаю себя писателем с большой буквы, который томится в ожидании вдохновения. У меня не бывает вдохновения, у меня бывает настроение. Владею собственной методологией написания романов. Она похожа на строительство дома. Чтобы построить дом, мне нужно вдохновение, идея, зерно, с которого начинается книжка, любая мелочь.

— Но ведь идеи тоже не падают с потолка.

— С этим проблем нет. У меня есть специальный файл идей на будущее. Там их больше, чем когда-либо смогу написать. Потом просто рисуешь проект, проверяешь его, начинаешь строить по кирпичикам. Потом начинаешь заниматься интерьером и отделкой. Обычная работа. Я не отношусь к ней как к какому-то вдохновенному труду.

— У вас есть жесткие планы, договорные обязательства. Сколько времени требует подготовка очередной книги?

— Приключенческий роман сначала занимал у меня месяц-полтора, сейчас месяца три довольно концентрированной работы, когда ни на какие другие виды работы не откликаюсь. Это происходит медленнее не из-за сюжетов, сюжеты придумывать нетрудно, а из-за ограниченности словарного запаса, которую всякий литературный работник испытывает. Когда написал дюжину романов, тебе уже надоели все слова и все выражения. Приходится тратить больше времени на поиск стиля, построение фразы. Хорошо понимаю, что читателю, которому понравился твой стиль, ты можешь эту сказку рассказывать. Но так скучно. Мне нужно все время пробовать по-другому. Иначе куража не будет. И играть неинтересно.

— А теперь поговорим о кино — абсолютно другой вид деятельности. У китайцев по достижении какого-то возраста человек меняет имя. Ваш переход в кино — тоже смена имени?

— Это смена не имени, а способа существования. Смена, которая мне не совсем нравится, потому что преимущества литературного труда перед работой кинематографической или театральной состоит в том, что когда пишешь книгу или роман — ни от кого не зависишь, никого не подводишь, и тебя никто не подведет. В кино же, как, впрочем, и в театре, это превращается в колхоз, в коллективную работу. Ты уже не на первой роли, там на первой роли режиссер и тот коллектив, который он создал. Мне, с моей маниакальной страстью все контролировать, не нравится. Понимаю, что туда соваться незачем, поскольку это не моя профессия. Есть люди, которые понимают в этом гораздо больше, чем я. Проблема в том, чтобы выбрать людей, суждениям которых доверяешь. Когда выбрал — уходи, не мешай, не путайся под ногами. Вот так я и функционирую в смежных отраслях. Сценарии пишу сам. Во-первых, потому, что наш сценарный цех находится в чудовищном состоянии. Огрехи фильмов происходят, как правило, именно по сценарной части. У нас как-то понизился уровень требований к киносценарию. Тем более, я не хотел бы свои сюжеты отдавать какому-то чужому дяде или тете. Посему приходится осваивать ремесло киносценариста, которое существенным образом отличается от ремесла романиста. Там другие законы. И герои там живут по другим законам. И дыхание там другое. И тех же целей нужно достигать другими средствами. И аудитория там другая. Чтобы книгу превратить в сценарий, нужно забыть о романе, который ты написал. Надо всю эту хитроумную машину разобрать на винтики. Если раньше был комбайн, сейчас из него нужно собрать трактор или газонокосилку. Слово, с которым я привык работать как с инструментом, не работает, значит, все необходимо переводить в картинки. Надо очень хорошо чувствовать пульс и энергетику. Эта работа для меня не является основной. Но она интересна.

— В неприличном разноцветии обложек на книжных раскладках ваши выглядят безумно стильно. Вы принимали участие в их разработке?

— Да, с самого начала идея была моя. Издатель сначала со мной не соглашался. Первые издания были такие же аляповатые. Просто тогда их никто не покупал. Коллажи отбираю тоже я. Есть художник профессиональный, который этому придает профессиональный вид. Такой стиль оформления был оригинальным и свежим, когда появился три года назад. Сейчас уже становится избитым. Значит, нужно придумать что-нибудь еще.

— Что из текущей литературы вас привлекает?

— Мне мало что бывает интересно. Не потому, что я такой сноб, а потому что отравлен литературой. Слишком долго работал в литературном журнале, а это то же самое, что после дегустации вин пить портвейн. Когда появляется что-то яркое и талантливое — действует на тебя в любом случае. Такие книги стали появляться. Похоже, русская литература сейчас на подъеме. На меня произвел сильное впечатление роман Михаила Шишкина «Взятие Измаила», получивший Букеровскую премию в позапрошлом году. Показался очень талантливым роман Татьяны Толстой «Кысь». Хорошо отношусь к творчеству Виктора Пелевина и Владимира Сорокина. Хотя не могу сказать, что мне все нравится. Просто интересно.

— Вы не собираетесь продолжать сотрудничество с театром?

— Сейчас идет моя пьеса «Чайка» в Театре современной пьесы. А для Российского театра молодежи мы с женой сделали инсценировку по роману «Азазель». Пришлось переделывать весь роман. Думаю, напишу еще несколько пьес. В свободное от работы время.

— А бывает?

— Конечно, бывает. Хотя я много набрал контрактов и ощущаю давление времени.

— Вы по природе своей работоголик или умеете отдыхать?

— Я вообще не люблю работать. Ничего не делаю через силу. Утром 1,5—2 часа тружусь, остальное время отдыхаю. Работаю быстро. В свое время переводил 10 страниц в час — начисто, что требует большой концентрации. В таком режиме можно работать не более часа.

— В какой ипостаси вы лучше себя ощущаете и считаете наиболее продуктивным творчески: «при должности» или свободного художника?

— Очень нравится быть безработным, не быть начальником, никем не руководить. Просто замечательно. Знал бы, что это так здорово, давно ушел бы с работы.