Берлин, страницы дневника (62)

С приближением лета их становится все больше. Они повсюду — в подземных переходах и на станциях метро, а также на оживленных площадях, в парках и скверах, особенно возле открытых кафе и ресторанов, да и просто за первым попавшимся углом. Берлин тут отнюдь не исключение, а скорее один из самых ярких примеров. Мой знакомый журналист даже собирается писать их истории за последние полтора-два десятилетия, историю уличных музыкантов в Берлине.

Ему пришло в голову заняться их классификацией, и он сумел насчитать аж пять больших категорий. Первая из которых — это профессионалы, хорошо подготовленные в высших музыкальных школах исполнители, которые по разным причинам не нашли себя на сценах филармоний. Вторая — чудаки и одинокие, остатки бродячих менестрелей и рокеров, склонные к тяжелой наркоте пропащие ангелы андеграунда (именно их больше всего в подземных переходах, поскольку они уже не выдерживают дневного света). Третья — новаторы и изобретатели, творцы ни на что не похожих инструментов и целых оркестров — например, конструкции из разных по размеру и форме стеклянных сосудов, наполненных водой. Четвертая — абсолютные халявщики, которые на самом деле совсем ничего не умеют играть: албано-румынского типа дядьки в золотых зубах и черных очках. Они всегда ходят по трое, чаще всего в составе саксофон, гитара, аккордеон (как вариант — тамбурин). Играют они, как уже сказано, кошмарно, но это не мешает им с хитроватым нахальством и на удивление выразительными матами могучего сербского языка прочесывать пассажиров метро на предмет денежных пожертвований. Пятой группой мой приятель считает русскоязычных выходцев из бывшего СССР, как правило, несоизмеримо более профессиональных, нежели представители четвертой. Мне кажется, мой приятель допускает при этом известную логическую ошибку — все представители пятой группы могут одновременно принадлежать и к первой. Все они профессиональны, иных я не встречал.

В январе-феврале 2004-го я жил над озером Ваннзее, на самом краешке берлинского запада, поэтому в центр города чаще всего ездил по линии S1, поскольку значительно более быстрая S7 на то время была разорвана ремонтными работами между Шарлоттенбургом и Цоо. Однако как бы часто я ни ездил, они всегда появлялись в моем поезде где-то между Шенебергом и Йоркштрассе, потому что это было их место. Относительно молодая пара, он и она, обоим около тридцатки, он с гитарой, она с мандолиной. У нее — то, что здешние службы знакомств именуют «славянским типом красоты». У него — скорее нет. Они начали играть — это был Ллойд Уэббер, Memories из мюзикла Cats. Они отыграли вполне прилично, но поскольку перегон между станциями по своей длительности позволяет больше чем одну композицию, то исполнили и следующую. Тут и отпали последние сомнения в том, то они — как минимум бывшие соотечественники. Это была песенка Остапа Бендера из телевизионных «Двенадцати стульев» — та, в которой «белеет мой парус, такой одинокий».

Так вот, я ездил по этой линии десятки раз, и каждый раз они там появлялись, и каждый раз играли то же самое и в той же последовательности — Ллойд Уэббер, Memories, а потом «…но я не плачу и не рыдаю». И тогда мне подумалось, что если бы в мире существовал своеобразный ад для музыкантов, то это именно оно: вечно, каждый день, без выходных и праздников, каждый час и каждую минуту ходить по поездам из вагона в вагон и играть не более чем две композиции, каждый раз те же самые две композиции.

Потом я покинул Берлин, а год назад приехал туда опять, но ни одного раза они мне не попались. И только в прошлую пятницу (впервые за целый год!) они внезапно появились — вот только не на линии S1, а на линии U2, где-то между Виттенбергплятц и Бюловштрассе. Черт побери, процедил я. И, закрыв глаза, я про себя объявил: «Ллойд Уэббер. Memories. И они начали играть — именно то, что я объявил. Как всегда — технично, правильно и чисто, в миллионный раз. Когда они доиграли это до конца, я сказал: «А сейчас будет песенка Остапа Бендера, слушай».

Но тут случилось чудо. Они заиграли нечто совершенно иное — «Чаттанугу». Это было похоже на бунт. Это было сверхчеловеческое усилие: они прорвались из ада в чистилище. Их встретили аплодисментами и свистом на станции Чаттануга, штат Теннесси. Когда тот чувак с гитарой пошел по вагону собирать деньки, я впервые насыпал ему немного монет.