Белое и черное

Не часто увидишь на полках украинских книжных магазинов книгу с примечанием «На языке оригинала печатается впервые». Впрочем, когда любознательный покупатель-читатель нетерпеливо переворачивает первую страницу книги Ю.Олийныка «Бушмены» и видит, что издана она при содействии Киевского клуба абсурдистов, он вздыхает с облегчением — ну чего, скажите, еще ожидать от этих абсурдистов, и особенно от указанного Ю.Олийныка, как не какой-нибудь очередной мистификации? Впрочем, повесть «Бушмены» на самом деле впервые была издана на диалекте бушменского племени кунг в издательстве Сентрельского университета (Ботсвана).

Что ж, полностью в духе киевской изящной словесности, а возможно, и украинской литературы в целом — помочь неграмотным бушменам создать собственную автохтонную литературу в переводе с украинского. Да к тому же по возможности напичкать книгу комсомольцами, ядерными взрывами, стоматологами, экологическими катастрофами, бытовым героизмом и такой же бытовой жестокостью, ДДТ, размышлениями о форме женских половых органов, ведьмами, искусственными морями, вымершими селами, белыми ромашками, инопланетянами, воспоминаниями об О.Гончаре и З.Космодемьянской — короче, всем тем, что составляет извечную тоску украинской души.

«Яка в біса фантастика?» — этими словами начинается рассказ о скитаниях главного героя Дорогого С.П., который, по наводке инопланетян из спиральной галактики SG-3031 взваливает на себя миссию спасения планеты Земля от экологической катастрофы. При этом к нему прилагается напарница — старая бушменка Цве, с которой отныне г-н Дорогый поддерживает телепатическую связь, — она является ему во сне и время от времени напевает печальные и страшненькие украинские песни. Пережив многие невзгоды, главный герой, идя по следу исчезнувшей белой ромашки, попадает в обычное украинское село, как водится, заселенное преимущественно дзен-буддистами, героями, сумасшедшими и настоящими бывшими комсомольцами. Финал повести, по мнению автора, абсолютно счастливый.

Особенно впечатляет обращение к фольклорно-поэтическим мотивам. Щедро и неожиданно использованные народные тексты дифференцируют приближенный к постмодерну отрывочный сюжет, возносят его до уровня мета-языка. А еще — пробуждают что-то теплое и темное, утраченное или скрытое в памяти подальше от себя самого. Разумеется, включение фольклора не является чем-то неожиданным или, тем более, новым для украинской литературы. Вот только почему-то подбор у многих авторов выходит каким-то одинаково шароварным.

Нечто наподобие братско-Гадюкинского: «А потім заспівали «За світ встали козаченьки», щоправда на мотив «Наш паровоз, вперед лети!» — одинаковые, знакомые со школьной скамьи и безнадежно навязшие в памяти строки. У Олийныка все по-другому. Возможно, впечатляющая эффектность и органичная близость авторского текста и фольклорных мотивов порождена именно отсутствием нравственно-этических коннотаций. Есть констатация факта — и открытое пространство для размышления и оценки — какой у кого она уж выйдет.

Небанальность сюжета дополняется совершенством стиля, что в украинской литературе, к сожалению, встречается все реже; собственно, и другие произведения этого автора не являются исключением. Язык «Бушменов» точен, выверен и сжат; минимализм теряется только в немногочисленных квазинаучных и квазифилософских пассажах. Которые, впрочем, заканчиваются обычно кратким исчерпывающим резюме типа:

«Йому здавалося, що він шепоче.

Йому здавалося, що він шепоче оті слова про народ.

Однак то лише здавалося.

Бо насправді він матюкався».

Впрочем, чтобы оградить своего героя Сидора Слепого от обвинений в увлечении ненормативной лексикой, автор либо ссылается на авторитеты — например, Достоевского, усматривавшего глубокий смысл в русском мате, либо и сам принимается расшифровывать читателю, что в данный момент имеет в виду герой. Эта языковая бедность, этот утраченный язык — только знак общей потерянности человека, не имеющего семьи, родины (не Родины, а «родини» — того небольшого клочка земли, на котором даже могилы жены найти не может). Человека, который должен был стать, но не стал звеном, соединяющим прошлое с будущим. Который непонятным для себя образом не состоялся, и оборвал ниточку, на которой держалась жизнь его села, белых ромашек, бушменского племени кунг и всей планеты Земля.

Повесть «Бушмены» не похожа почти ни на что, прочитанное ранее. Она самобытна и, очевидно, не имеет аналогов не только в творчестве самого Олийныка, но и в современной или классической украинской литературе в целом. Сколько-нибудь близкие ассоциации возможны разве что с Куртом Воннегутом (особенно с «Бойней №5») и еще, возможно, с Генри Адамсом и его «Автостопом по Галактике». Абсурдизм, практикующийся автором, достиг в «Бушменах» почти пророческого совершенства. Прочерченная максимально скупыми штрихами эпичность, полное отсутствие нравственно-этических оценок окружающего абсурда соединяются в романе с покоем, покорностью и примиренностью с судьбой, которая, согласно версии автора, роднит украинскую и бушменскую души. При этом текстовая смесь дзен-буддизма, экзистенциализма и легкого цинизма читается удивительно легко, практически на одном дыхании. Этому способствует объемность образов — минималистским, в целом, набором художественных средств автор сумел не просто изобразить живых и убедительных героев, но и создать при этом правдоподобную, без наигранности тестовую площадку для изучения возможностей морального катарсиса ординарных постсоветских людей.