Век Крысы. «Я б, наверное, вернулся в Украину, если бы были другие условия», — сознался «ЗН» всемирно известный скрипач

Высокий статус львовской исполнительской школы в который раз подтверждает бывший львовянин Олег Крыса — один из наиболее востребованных современных исполнителей. Сегодня он живет в Америке вместе с женой — пианисткой Татьяной Чекиной. У него музыкальная семья. Сыновья также в музыке. Подросли внуки: одному уже двадцать, второму — девять лет. Посетив родной Львов, Олег Крыса рассказал «ЗН» о своих гастрольных путешествиях, ощущении Америки, об учителях и друзьях.

«Каждый мой приезд во Львов — как праздник»

— Во Львове вы участвовали в мероприятиях к столетию Ойстраха. Будет ли подобное проводиться в Америке?

— Да, в городе Рочестер, где я теперь живу и преподаю. В первый вечер прозвучит камерная музыка, во второй — виртуозные скрипичные произведения, в третий — концерты с оркестром. Предусмотрена большая разнообразная программа. Рочестер нашел возможность воздать должное памяти скрипача, хотя Ойстрах играл в Рочестере всего один раз и никакого отношения к этому городу не имел. А между тем в Украине... В Одессе он родился, очень часто играл в Киеве. Кстати, память художника почтили в Корее и Японии. В Америке в связи со 100-летним юбилеем Ойстраха я играл также и несколько летних концертов.

— Пригодился ли в вашей педагогической деятельности опыт Ойстраха?

— Без концепции Ойстраха, вообще без его появления в моей жизни я был бы совсем другим человеком. Бесспорно, в силу возможностей стараюсь воплотить традиции Ойстраха, поскольку считаю себя его учеником. Как это удается, не мне судить. Но эти традиции ценны и важны.

— Почти 20 лет назад вы выехали за границу. Никогда не возникало желания вернуться?

— Мне там хорошо. И на то есть разные причины. Во-первых, замечательные возможности воплотить свои идеи, значительно сложнее это было бы сделать здесь. Это сугубо творческие вопросы.

Я уже не говорю о материальных. И потом — мир очень большой. Планы относительно путешествий также значительно легче осуществлять там, а не здесь.

Хотя я все равно останусь европейцем и украинцем. Каждый приезд сюда — праздник для меня. В Штатах делаю то, что делал и в Союзе, преподаю и играю на скрипке. Я профессор Истменской музыкальной школы (Eastman School of Music) при Рочестерском университете. Учу молодежь из нескольких стран мира. Много концертирую.

Я бы, наверное, вернулся, если бы здесь были другие условия. Наш народ талантлив. Но... Мне не 30, не 40 и даже не 50. У меня был украинский период, потом — российский, теперь — американский.

Я никогда не видел трагедии в том, что люди выезжают. Ведь они творчески обогащаются, а потом передают приобретенное свой родине — концертами, мастер-классами, общением и тому подобным. Возможно, когда жизнь в Украине стабилизируется, люди будут возвращаться или не будут выезжать отсюда.

— Какова роль украинской музыки в мире? Часто ли вы исполняете украинскую музыку? И вообще, часто ли звучит украинская музыка именно в Америке?

— Редко... Преимущественно в авторских концертах, фестивалях, специальных проектах, связанных с украинским искусством. Я лично много играю украинскую музыку. Можно даже сказать, что исполняю ее постоянно. В частности, записал три концерта с оркестром Александра Штогаренко, Виталия Губаренко и Мирослава Скорика, записал целый диск произведений Скорика, исполняю музыку Евгения Станковича, Валентина Сильвестрова, Ивана Карабица, причем кое-что рождалось в содружестве.

По моему мнению, музыка этих композиторов прекрасна, это международный уровень.

Вот только одна деталь: когда я принес запись Первого концерта Скорика Ойстраху, он, послушав его при мне, сказал: «Давай еще раз!» Причем не просто послушал вторично, а попросил партитуру. После этого очень внимательно присматривался к творчеству Скорика. Даже сам хотел играть его музыку. К сожалению, помешала смерть.

Так что, при возможности, я стараюсь пропагандировать украинскую музыку. Это непросто! Нужно быть активным. Возможно, иногда украинским композиторам кажется, что я мало исполняю их произведения, дескать, мог бы и чаще... Считаю, что я делаю сбалансированные программы.

«Сцена для меня — наркотик»

— Вы очень любите играть именно современную музыку...

— Да, но не отдаю ей предпочтения. В моем репертуаре 72 скрипичных концерта, причем всех эпох. Я всегда прислушиваюсь к современной музыке, к этому меня побуждала дружба сначала со Скориком, Станковичем, Карабицем, Сильвестровым, потом — с Альфредом Шнитке, Софьей Губайдуллиной, Эдисоном Денисовым, другими композиторами, в частности австралийскими и американскими, которые, кстати, посвящают мне свои произведения.

Когда меня спрашивают, как я отношусь к современной музыке, отвечаю просто: есть музыка высокого уровня, и безразлично, когда ее написали — в XVIII веке или сейчас.

Я, к счастью, играю прекрасную современную музыку и считаю, что она нужна не меньше, чем музыка Баха и Моцарта. Меня она интересует еще и потому, что я очень тесно дружил с выдающимися композиторами. В детстве я тоже хотел писать музыку, но понял, что это не мое. Процесс создания музыки очень волнует меня до сих пор. Когда вижу, как произведение на моих глазах рождается, а потом воплощается, причем с учетом моих пожеланий, — это прекрасный процесс... Очень люблю барокко, и хотя не играю в этом стиле, применяю его элементы и учу этому своих студентов.

— Расскажите о своей работе в Квартете Бетховена. Вы там, если не ошибаюсь, работали десять лет?..

— Да. Это предложение для меня было неожиданностью. Я всегда любил квартеты, и начал играть в квартете еще когда учился в школе. В консерватории просил педагогов занять меня в какой-то группе. Затем однажды, не знаю почему, подошел ко мне альтист Федор Дружинин и сказал: «Мы бы хотели, чтобы вы были нашим премьером в Квартете Бетховена». Это была честь.

Мы начали репетиции, довольно успешные для меня. А дальше — тяжкий труд. Мне кажется, репетиции квартета — самые сложные, поскольку нужно очень много времени, чтобы привыкнуть друг к другу, ладить творчески и по-человечески... Это очень непростое дело. Мы продержались десять лет. К сожалению, по состоянию здоровья вынуждены были прекратить работу. Кое-кого уже не стало...

Было сложно и по другой причине: я продолжал сольные выступления, преподавал. Благодаря поддержке коллег, близких, собственной активности держал планку.

Но теперь понимаю, что, пожалуй, все это вместе немного мешало: и квартету, и сольной деятельности, и педагогической. Тем не менее эти годы принесли колоссальную радость и незабываемые впечатления. Камерная музыка очень важна для композиторов. Могу сказать, что самые лучшие, самые интимные моменты своей жизни они воплощали именно в камерную музыку — и в квартеты, и в трио... Можно вспомнить лишь двух великанов — Бетховена и Шостаковича. К сожалению, мы мало записали их музыки, но кое-что, к счастью, сохранилось, надеюсь, эти записи скоро будут на рынке.

«В Америке я потерял... футбол»

— На концертах за вами наблюдают тысячи глаз. Получаете как положительную энергию, так и отрицательную. Как уберегаете себя от негатива?

— Бывают разные залы и разные ситуации. Это повседневная жизнь. Если постоянно концертируешь, должен быть к этому готов. Бывает плюс, бывает минус. О минусе нужно забывать или нечасто вспоминать. Но положительных моментов больше, и они продлевают жизнь. Сцена для меня — как наркотик, хотя наркотиков никогда в жизни не употреблял.

— У вас вся семья музыканты: и жена, и сыновья. Это, согласитесь, нечасто случается.

— Один наш сын родился в Москве, второй — в Киеве. Мы жили в Москве рядом с консерваторией. Большой и Малый залы были им родным домом, поскольку почти всегда мы брали детей на репетиции. Бывая на концертах, они, конечно, слышали аплодисменты, видели цветы. Но вместе с тем понимали, что это нелегко дается, что нужно постоянно и напряженно работать. И, бесспорно, был домашний террор, он должен быть.

Я, кстати, в детстве не любил играть на скрипке. Мне нравилось гонять в футбол, бегать с ровесниками по улицам. Не могу сказать, что меня заставляли, но таки принуждали! А мы с женой делали это потому, что видели: наши сыновья талантливы, чувствуют ритм, любят слушать музыку. Поэтому, к счастью, больших конфликтов не было... Теперь они профессиональные музыканты, иногда даже играем вместе.

Вы знаете, я потерял в Америке футбол... Там футбола нет, зато есть игры, которых я не воспринимаю и не люблю. А футбол люблю с дет­ства, и когда попадаю в Европу, прикипаю к телевизору, смотрю матчи даже ночью. Эти колоссальные шоу для меня — настоящая радость. Также очень люблю путешествовать, постоянно читаю и при первой возможности посещаю музеи.

«Самая большая моя радость — молодежь на концертах»

— Есть ли места, где вы всегда бываете, когда приезжаете во Львов?

— Точно не могу сказать... Весь центр, вместе с парком, — святое для меня место. Даже накануне концерта, когда прилетел во Львов полуживой (поскольку и ночь не спал, и чемоданы вовремя не пришли, и завтра репетиция, и голова пухнет от того, как все это собрать вместе...), вышел из гостиницы, походил полчасика... Там посидел, там постоял — и все прошло. Успокоился. Здесь живет моя 85-летняя мама, которая каждый раз, когда приезжаю, шутит: «Сынок! Видишь, я тебя узнала. И до сих пор в вертикальном положении. Еще и рюмку с тобой выпью»... Вообще со Львовом у меня связаны самые лучшие мгновения — это особая страница в моей жизни и сердце. С приятностью вспоминаю и школу, и учителей, и товарищей.

— В каких странах играть легко, а в каких неуютно?

— Я всегда иду на максимум. То есть не делаю различия, предположим, между Германией и какой-то другой страной, скажем, Филиппинами. Всегда есть стандарт, который должен быть соблюден. Томас Манн говорил: «Если ты музыкант, ты немножко немец». Конечно, видеть публику, сидящую в зале с партитурой, — это большая радость.

Но я не могу утверждать, что Германия — самая лучшая страна для музыки, несмотря на ее большие музыкальные традиции. Есть страны, где слушатели очень активны, эмоциональны, например Италия. Там я очень люблю выступать. Нравится концертировать в Скандинавии. Восхищаюсь Японией. Уж не говорю об Украине и России.

Несколько лет назад мы присоединились к акции нашего друга, моего бывшего студента, ныне профессора, ректора Института имени Ипполитова-Иванова Валерия Вороны «Возрождение гастрольной карты России». Рванули в глубинку, и это было фантастически! Люди соскучились по классической музыке, поскольку сольный концерт как таковой исчезает из репертуаров. Мы уже трижды были на гастролях. Поверьте на слово: это очень непросто — ездить зимой по Дальнему Востоку, да и гонорары заработком не назовешь. Но радость, которую мы почувствовали, перекрывает все. А самая большая радость — молодежь на концертах! Люблю гастролировать и в Украине. Преимущественно это Киев и Львов, меньше — Одесса. В Америке публика очень хороша. Приятно выступать в Карнеги-холле и Центре Кеннеди — ни с чем не сравнимое ощущение.

— На карте флажки не ставите — где были, где не были?

— Ставим точечки...

— И где не были?

— Таких мест, кстати, очень много. Например, не охвачена Латинская Америка. Когда собирались туда ехать, еще в советские времена, каждый раз это совпадало с государственным переворотом. Несколько раз был только в Мексике, ниже не спускался. Не был в некоторых странах Африки. Не концертировал, например, и в Бельгии. Очень жаль, конечно, но, надеюсь, наверстаю.

— Теперь что касается записей...

— Как сказал один профессор, «запись — это документ, который постепенно превращается в доказательство». Это очень важно — и для тебя лично, и для истории. Меня, чтобы сделать запись, рекординговые компании нашли уже в Америке. И сделали мы очень много — около 40 дисков. В планах еще несколько. Конечно, одни хуже, поскольку не очень часто хочется их слушать, другие — лучше. И все равно записи эти нужны — в частности и для рекламы. Я очень рад, что судьба так сложилась, и мы записали практически все произведения для скрипки и фортепиано, важные для меня произведения для скрипки с оркестром и некоторые квартеты.

— Чего однозначно не воспринимаете в людях?

— Несправедливости, вранья и измены. А в музыке больше всего меня донимает и раздражает плохой вкус. Здесь я категоричен.