ШУМ В КАНАЛЕ СВЯЗИ ПРОЛЕГОМЕНЫ К СБОРНИКУ ИБТ «ТЕКСТ 90-Х: ГЕРОЇ ТА ПЕРСОНАЖІ»

1. Никакой личной неприязни к Игорю Бондарю-Терещенко (далее ИБТ) я не чувствую. Более того: у меня нет ни какой причины для такой неприязни. И даже более того, нередко ИБТовские «правописные выкрутасы», лексические игры, синтаксические конструкции или, скажем, социокультурные метафоры вызывают у меня искренний восторг. А уж если ИБТ берется за наше «сизо-неньківське» тарасолюбие, я готов обнять его как брата и повторять с ним в унисон: «Розгубленість, неспокій і проста дитяча злоба — ось що запанувало віднедавна у нашому офіційному літературознавстві». Или: «Теперішнім «захисникам Шевченка» все важче буває захистити поета перш за все від свого власного, тривіяльного потрактування творчості їхнього кумира. Адже нині це потребує зовсім іншого аналітичного апарату, інших уявлень про дисциплінарні антропологічні конструкції, інших теоретико-методологічних ресурсів, якими той самий О.Сизоненко не володіє і не хоче володіти».

Единственное, что здесь несколько удивляет, это неожиданная корректность ИБТа, ибо рассмотренная им статья Сизоненко «Міфоноші і адвокати» заслуживает более страстного ответа. Или наоборот: очарованного молчания, поскольку действительно совсем нелегко адекватно отреагировать на текст, в котором утверждается, что стратегию развенчивания Кобзаря «розробив Ален Даллес в 1945 р. перед останніми залпами Другої світової війни». Мама родная, да ведь дети малые знают, что всяческие структурализмы и иную мифокритическую заразу придумал не Даллес, а Черчилль, и не в 45-м, а в 18-м году! Но в принципе большую часть ИБТовских формулировок я должен признать правильными и достойными самой активной пропаганды. Вместе с тем в его книге присутствуют и совсем другие пассажи, о чем речь пойдет позднее.

2. Комплексом в популярном (народном) психоанализе принято называть «организованную совокупность аффективно загруженных представлений и воспоминаний, частично или полностью неосознанных». Комплексы бывают разные: комплекс кастрации, комплекс неудачника, комплекс неполноценности… О их наличии в психике человека свидетельствует аффективная реакция на определенное слово-стимул. Например, если рядовому индивиду сказать слово «сокира», то он вспомнит, что нужно было бы дров на зиму нарубить. Или — если уж такой грамотный — процитирует «У Бога за дверима». Иначе отреагирует, скажем, Родион Раскольников: начнет нести вздор о какой-то бабке, о Наполеоне, а потом вообще как закричит: «Тварь ли я, — зарыдает, — дрожащая или право имею?!» Это и будет аффект. Ага, еще можно прибегнуть к такому эксперименту: подойти тихонько к ИБТу сзади — и шепнуть: «Андрухович». Кстати, Фрейд считал, что «человек должен не бороться со своими комплексами, а приноравливаться к ним: ведь именно они призваны руководить его поведением в мире».

3. С точки зрения теории коммуникации, произведение — это канал связи между писателем и читателем. Ни в этом (литературном), ни в любом другом виде общения идеальных каналов не бывает: всегда вмешается хотя бы незначительный, но шум, то есть нечто такое, что препятствует стопроцентному пониманию — от буквального шума в телефонной трубке до печатных перформансов, от авторских погрешностей в кодировке информации к читательской неспособности код расшифровать. Понятно (и это признает сам ИБТ), что литературный критик должен был играть здесь роль посредника, способствующего осуществлению коммуникативного акта, а не усложняющего его. Короче говоря, критик должен уметь перекодировать сообщения с имплицитно-образного языка писателя на эксплицитно-понятийный язык воображаемого читателя таким образом, чтобы устранить хотя бы тот «шум в канале связи», который можно устранить. По-видимому, эта операция — не из простых, ибо требует от критика владения и авторским, и читательским кодами. Таких критиков нам явно не хватает, соответственно и у самой критики в наших периодических изданиях иногда весьма жалкий вид: за нее часто берутся люди «от сохи и станка», которые (очевидно, вместе с редакторами) считают, что различать буквы и уметь читать художественные тексты — это одно и то же. Так и «літоглядають»: как гоголевский Порфирий, который, вместо того чтобы вычесать блох из щенка, еще и своих ему напустил. (Правда, у нас сейчас до бабая развелось и писателей, которые считают, что составлять буквы — это и называется художественно писать. Но то уже иная тема.)

Не принадлежит ли ИБТ к тем недалеким критикам? В том-то и дело, что нет. Кто-кто, а он точно обладает достаточным арсеналом теоретических знаний и практического умения для осуществления каких угодно критических операций. Он их, собственно, и осуществляет, искусно пользуясь эклектизмом эпохи: когда выгодно, с нами Деррида, когда нет — предположим, Хайдеггер; когда нужно похвалить своего, тогда «новизна сьогодні — у спілкуванні, комунікації, системі взаємнень тощо», если нужно раздолбать чужого, то все сводится к симулякрам с фуршетами и констатируется отсутствие новых «поважних речей». Поэтому становится невозможной не только победа над ИБТом в дискуссии, но и сама дискуссия: он и в постмодернистских водах хорошо горит, и во г-не официоза неплохо плавает. Можно, как Леонид Финкельштейн, писать открытые письма с угрозой не подать руки, можно, как Олег Кочевых, мечтать о дружественном хуке другой рукой — ИБТ все равно останется невредимым. Но, если на то пошло, он сам о себе столько написал, что кто-то более впечатлительный на его месте уже давно бы собрал взволнованную прощальную вечеринку. А между тем ИБТ жив и, говорят, душевно здоров.

Поэтому он принадлежит к критикам намного более пакостным — тех, кто напускает своих блох нарочно, только бы окончательно сбить с толку и так дезориентированных читателей. Например: «Під поетичністю автор сих рядків розуміє таке ставлення людини до власного світосприйняття, що визначує сюжети прози та есеїстики «смолоскипівських» антологій», — пишет ИБТ. Что кому не ясно? И, конечно, он не забывает одновременно обвинять критику в наплевательском отношении к читателю. Но что же получает в сухом осадке читатель «Тексту 90-х»? Он получает сплошной шум под названием ИБТ. Ибо в памяти от статьи о Жадане остается информация о том, как по пути из Киева ИБТ читал на верхней полке «Історію бритів», в то время как Жадан искал, с кем бы допить подаренную Кокотюхой бутылку. От статьи об Андруховиче — о том, что ИБТ в Москве посещал поэтический семинар, а во Львове ему (ИБТу) заплатили или нет. От статьи о Цибулько — о том, что ИБТ плачет, когда звучит вступление перед выходом матадора во втором действии «Циганії». От статьи, очевидно, о критиках-двухтысячниках «Молода шпана» — о письме Жулинского ИБТу… И так — 64 раза: о себе в третьем лице (пока — в единственном числе).

А впрочем, есть в книге и нечто неприятнее шума. В частности, рефлексии на «вечірки, гранди та імпрези, влаштовані збубабілими олігархами (чи пак, даруйте, патріярхами) від літератури», а в особенности — «портреты» самых успешных наших писателей, тех же Андруховича, Жадана или Забужко. Очевидно, немногие сомневаются, что недостаток строгой «гамбургской» критики прежде всего вредит именно «раскрученным» авторам. Но едва ли исправят ситуацию и вот такие наезды: «Слід зауважити, що сьогоднішня радикальність декого з наших бубабістів — це свійська тваринка існуючого режиму… Тому-то подібного кшталту «радикальність» люблять насвітлювати в газетах і показувати по TV, адже її відбубабілий представник приручений і не злий, як тваринка в тибетському храмі, і під нього, перверсійного, як і під акомпан’ямент парляментських розборок більше жуйки і шампуню продати можна».

И кто это пишет? Достойник, возмущающийся PR-критикой из-за «зниження предмету розмови завдяки зведенню його до інших контекстів»? Кажется, это уже и шумом в канале связи не назовешь. Смрад, дорогие региональные товарищи, тривиальный канализационный смрад — вот как это называется. Откуда оно такое? — мог бы спросить какой-то случайный странствующий ассенизатор. Точно неизвестно. Но, возможно, стоит возвратиться к п.2.