«Сейчас в России не кино, а монтажный лай из подворотни»

Поделиться
Юрий Норштейн о — Царстве Божьем и Путине.

Мировая известность и его фактическая безработица нынче. Оглушительная слава его «Ежика в тумане» и годы работы над до сих пор не завершенной «Шинелью» по мотивам Гоголя.

Гений анимации - Юрий Норштейн - как будто бы соткан из парадоксов... В эксклюзивном интервью ZN.UA режиссер рассказал, как мечтает построить Хрустальный дворец мультипликации и как зарабатывает на жизнь продажей книг.

- Бытует мнение: сейчас, чтобы делать «свое кино», не обязательно нужны деньги, разве что - на компьютер. На ваш взгляд, закрывшись дома, погрузившись в себя, можно создать что-то эдакое, авторское?

- Сегодня, мне кажется, в понятии «авторское кино» есть что-то ложное. То, что некий автор обрел возможность делать кино у себя на кухне - это и хорошо, и плохо.

Хорошо, что он может не отвечать ни перед кем.

Плохо, что, ни перед кем не отвечая, он делает кино!

На самом деле мы сегодня утеряли (это относится не только к России, но и к Украине) способность видеть другого человека, чувство сообщества, что крайне отрицательно сказывается на творчестве, в частности кинематографическом.

Живописец может сидеть один с кистями над холстом. Но мы-то работаем в технологичес­кой области, а это многое меняет: технологичность, компьютер начинают превышать твое умственное состояние, диктует свой закон, хотя внешне кажется будто ты обрел свободу!

Но это не та свобода, которая в результате дает творческое откровение и открытие. Ты как раз не свободен в своей полной зависимости и невозможности - открыть что-то новое, поскольку связан с очень мощным инструментом. Компьютер - очень мощный инструмент. Когда имеешь дело с краской, карандашом и листом бумаги, то здесь количество разнообразия превышает любой компьютер.

- Но ведь аниматор, как любой творец, нуждается в уединении?

- Аниматор, думаю, должен быть наедине с собой. По­скольку трудно удержать внезапно возникшую фантазию. Об этом блестяще написал Ман­дель­штам: «И он лишь на собственной тяге, зажмурившись, держится сам». Удержаться! «Он так же отнесся к бумаге, как купол к пустым небесам».

Удержать это состояние сложно. Мир - связан, а сегодня он разделен. Мы себя отделили не только друг от друга: глухие стены между людьми, между странами. Перегородки внутри человека – он думает: творчество это одно, а жизнь другое. Мы не можем охватить целое.

В пространстве, в котором не видят и не слышат друг друга, легко может сформироваться преступное сообщество. Может, я так рассуждаю оттого, что прошел работу в студии, где мы были и уединены, и находились в сообществе?

- Студия - это еще и возможность на ком-то проверять свои идеи?

- Это то, что Маркс назвал «общественной психологией». Сейчас она становится разделенной. Настолько явственна жажда одного человека обойти другого, что никаких других тенденций в обществе и голове не возникает.

Эта тенденция не формирует ни мужества, ни сострадания. Совершенно ясно, что все это делает человека более одиноким.

Когда я приходил на студию, я закрывался в павильоне: один или с кинооператором. Никто нам не мешал. Но едва возникала потребность увидеть кого-то, я выходил в коридор, вовлекался в разговор. Мне позарез нужно было раствориться в разговоре это помогало думать. Это может показаться малоинтересным, но летом я любил выходить в наш знаменитый дворик, помните пейзаж Поленова, павильоны студии располагались на территории Спасо­песковской церкви. Я видел улыбающихся людей. Во дворе росли мальвы. Над ними гудели шмели и пчелы. И я смотрел, как они зарываются в эти цветы, и невольно соединялся с этим малозначительным моментом. Хотя внешнего эффекта в нем нет, но сам по себе он был очень значительным для внутреннего состояния. Понимаете, любая современная машина будет выглядеть куда эффектнее, но истина там, где шмели...

Одиночество я ощутил его впервые, когда меня пригласили за рубеж проводить у студентов мастер-классы. Я ощутил его у студентов. Смотрел на работы и видел, что их интересует только собственное самосознание. Я даже не сразу понял: что это? Просто что-то было «не так». Но я никак не мог предположить, что вскоре нечто подобное посетит нашу страну.

- Вы живете идеалами прошлого, когда была особая атмосфера, творческий коллектив. Реально ли сейчас собрать единомышленников?

- Почва возделывалась. Без подкормки она не может давать постоянный урожай. Я все время цитирую Гамлета: «Прервалась дней связующая нить». А причина -трусость перед жизнью. Это наша повсеместная беда. Сегодня нет мужчин в творчестве. Я их не вижу! Тех, кто может, не извиваясь, смотреть жизни в лицо.

- Вы недавно решились обратиться за помощью к Путину. Но разве деньгами можно решить проблему? У вас есть какая-то программа?

- Безусловно, нужна программа. И к Путину пришли не просить определенную сумму, а пришли, чтобы обратить внимание власти на анимацию как на мощный вид искусства.

Не знаю, в какой степени план может сработать. В нем две линии. Первая - возродить студию «Союзмультфильм». Необхо­димо, чтоб это пространство стало основанием для создания творческого учебного центра.

Чтоб вновь появились учебные курсы с мощной подготовкой, где, собственно, учились бы мультипликации не узко, а где б закладывался багаж будущего художника: здесь должна быть философия, эстетика, история кино, история искусства. Задача вырастить профессионала, дать всестороннее образование, поскольку невежество сегодня лезет со всех сторон. Второй момент - создание анимационного цент­ра. «Хрустальный дворец», для которого студия «Союз­мульт­фильм» являлась бы одним из полигонов.

Я называю это Цар­ст­вом Божьим для мультипликации. Его цель - объединить студии и кинотеатры.

Естественно, это осуществимо, если государство выделит деньги. Но если под всем этим не будет мощной эстетики и философии, если не будет понятия сообщества, то глобально ничего из этой затеи не выйдет.

Вот пути, о которых мы и говорили с Путиным.

Насколько это найдет отклик. Не знаю. Потому что, в конце концов, то, чем должно заниматься искусство, противоречит тому, что происходит в общественно-экономической жизни.

Уходит человечность. Что бы мы там ни говорили о Советском Союзе, но эти душевные категории между людьми оставались.

- Ваши фильмы о внутренних переживаниях. К примеру, «Цапля и журавль», это ведь то, что может случиться с любым человеком в любое время. Причем здесь «общественное сознание»?

- Очень даже причем! Потому что это сделано, когда у меня была возможность работать. Не было б ее у меня, я должен был бы гоняться неизвестно где, чтоб ее получить. Эти человеческие проблемы - совсем другое дело. Внутренне-психологические - это отдельно. Романы Федора Достоевского - разве это не многоголосие частных психик и образующих ими невидимого общественного сознания? Или Лев Толстой, он что, отделим от времени и соотечественников?

Знаете, кто был любимым художником Достоевского? Клод Лоррен. А он, как известно, рисовал идеальные пейзажи, идеальное пространство, напоенное светом воздуха и растворенными в нем далями. Сам Достоевский записывал - «Человечество обновится в саду и садом выправится». Пушкин в «Медном всаднике» восклицает: «Люблю тебя, Петра творенье», а Достоевский, вспоминая эту строку, записывает: «Признаться, не люблю: дворцы и памятники».

Все они так или иначе говорили о человечности. Я уверен, что искусство берет начало в религии, в христианстве. Я человек неверующий, но для меня Библия имеет значение такое же, как и мощный роман «Война и мир», только в более космическом масштабе. Искусство возв­ращает человека к самому себе.

- Что влияет на формирование стиля и тем, волнующих художника?

- Ощущение жизни... Обычно под понятием «стиль» подразумевается внешняя графика. Мы, работая над фильмами с художником Франческой Ярсубовой, меньше всего говорили о стиле, о внешне проявленных эффектах, зацепках для зрителей. Наоборот, я просил: «Как можно скромнее».

Другое дело, что есть понятие внутренней изобразительной драматургии. Это то, что сложнее всего создать: переходы от абстрактного гула, фактурного скрежета к конкретному изображению, колебания изобразительной стихии, в которую ты погружаешь зрительское внимание. Вот, что такое тайная изобразительная драматургия, которую вы можете называть стилем.

А то, что я вижу сейчас в мультипликации, в основном это внешние, эффектные броски. При этом не вижу других слоев, ведь мы же читаем множество книг, слышим много прекрасной музыки, почему мультипликация должна быть отдельно от общего пути искусства?

- Известно, что вы ходите в музеи с лупой. Когда рассмат­риваете «штрихи» известных художников, что для себя открываете?

- Я открываю их путь. Да, я люблю пристально рассматривать живопись. Мне интересно, как она развивается от уровня холста и дальше - до последнего тончайшего слоя. Это наслаждение, когда ты, внимательно вглядываясь в детали, внезапно озаряешься тем же открытием, которое озарило самого художника. В этот момент ты становишься счастливым человеком, несмотря на то, что произведение может в себе нести все черты трагедии. Почему трагедия очищает? Потому что вместе с ней приходишь к открытию. Тебе внутри действия предложен путь. Подойдя к финалу, ты открываешь в себе тайны переживания, которыми обновляешься. Это бесплатный подарок, но дается он в руки тем, кто прошел путь развития мысли.

- Поговаривают, что вы сами себе слишком высоко подняли планку и что это одна из причин, почему «Шинель» до сих пор в работе?

- Безусловно, нужно ставить себе задачу на уровне невыполнимости. Другая задача ведет к упрощению.

- Молодые художники в шоке от вашей скрупулезности в работе и от того, что вы, не намечая иголочками конечное движение персонажа, моментально находите фазы.

- Скрупулезность не в этом! Она в том, из каких молекул собирается фильм. Она вовсе не в том, какие детальки я там поставлю. Тут все решает «хищный глазомер простого столяра». Тут важно примерится и отсечь топором точно по линии, одним ударом – вот в чем скрупулезность. Механическое подражание ведет в тупик. Так же, как и желание тупо соригинальничать. Плохо, если мои уроки воспринимают как внешние.

- Но ведь вы не станете отрицать, что и сегодня есть немало хороших анимационных фильмов.

- Удается, иногда случайно, иногда пережитым куском жизни. Трудно ожидать от двадцатилетнего, что появится «настоящий фильм». Хотя Эйзенштейн в двадцать пять лет снял «Броне­носец Потемкин», Тарковскому тоже тридцати не было, когда он «Иваново детство» снимал.

Дело в том, что они созревали раньше, потому что были погружены в жизнь, в чувства, в культуру. Сейчас это вроде бы стало не нужно. К примеру, тот же Шукшин, который до ВГИКа вроде не много читал, во всяком случае, бессистемно, но ему повезло с наставником. Ромм составил ему библиотеку, и в короткое время он стал одним из интеллектуалов своего времени. Этот результат виден в его литературе, ролях, режиссерских работах. Самая главная его идея - как человек созревал, мужал. Сейчас я подобного не вижу.

- Если бы вас так «Шинель» не заполняла…

- Она меня не заполняет, это мнимость.

- Роятся параллельно еще какие-то темы?

- Это будет до конца. У меня внутри копятся вопросы. Я должен быть за пределами «Шине­ли». Она должна быть частью жизни, а не целым. А такое впечатление, что она меня поглотила, и я больше ничего не вижу.

Я не должен ни перед кем отчитываться, как происходила работа и почему вдруг это все стопорилось. Ответ очень прост: страна стала себя по-другому чувствовать, а я не смог отделится от нее, потому что вынужден быть завязанным на деньгах, никуда от этого не денешься. Я не прошел какие-то определенные периоды отдельного существования, когда у тебя появляется студия и ты должен заботиться обо всем. Соблазнившись студией, думая, что для меня это будет решением вопросов, вдруг въехал не туда. Я стал ее невольником. Это отвратительно! Это не моя личная студия – мы арендуем помещение, а это непросто.

- Что вам сейчас приходится делать? Чем зарабатываете?

- Продажей книг.

- Вы говорили, вас лекции приглашали читать за рубеж?

- Приглашали, но эти деньги в основном шли на студию, потому что были времена, когда вообще нечем было кормиться. Неужели вы думаете, что я в это время мог делать «Шинель»? Вот и возникает клубок, и тебя закручивает в эту систему. Нам приходилось делать рекламу. Не могу сказать, что это было сделано на плохом уровне. Но на это же тратится жизнь! Четыре рек­ламы - год жизни!

- Мне казалось, что вы настолько категорично отзываетесь о рекламе, что вам не смеют ее заказывать!

- Заказывали. И я ее делал. Но сейчас не хочу. Надо решать: реклама или кино? Извините, тут дело выбора.

Мы все попали в западню. Мы же развивались не как Америка. У них другое кино. И что мы киваем на Голливуд? У нас было государственное кино, и никакой Голливуд не сравнится с разнообразием творческих почерков нашего кинематографа. Сейчас в России не кино, а монтажный лай из подворотни. А мы выдаем это за нечто новое... И это при том, что на кино все равно тратятся государственные деньги. Но наше желание сделать из нашего кино Голливуд поглощает все лучшие начинания. Лишь очень немногие проявляют мужество и остаются сами собой.

Государство дает деньги продюсеру, а продюсер считает, что он делает кино. На самом деле государственное, только потоки перевели, они пошли по кривой, а результат мы видим на экране. Этот результат не оттого, что исчезли режиссеры как генотип, а оттого, что стране навязывают совсем другую систему ценностей, и если кто-то из молодых видит, что какой-то человек разбогател непомерно, он про себя думает: «Что, я хуже?». И тогда он начинает воровать у меня. А мне у кого воровать?

Почему мы стали сами продавать книги? Потому что, когда мы их отдавали через дилеров, нас обманывали все. Как только убрали посредников, начали нормально зарабатывать. Книги переведены на английский, японский, китайский. Они были изданы в Латвии и Эстонии, Фран­ции, но если со мной заключают договор на тираж в 1000 экземпляров, могу ли я быть уверен, что их напечатали 1000? Кому можно доверять? И к чему мы, таким образом, придем?

- Ваш ежик с котомкой за плечом активно расходится в виде сувениров. Точилка для карандашей, вроде бы остроумно, но его изображение встречается даже на подушках. Вы получаете от этого какие-то дивиденды?

- Все, что происходит, - это воровство. Все, кому не лень, пользуются изображением, как своей собственностью. Изображение Ежика принадлежит мне и художнику Франческе Ярбусовой. В центре воровства стоял Фильмо­фонд студии Союзмультфильм, он торговал не принадлежащими ему правами на персонажи мульт­фильмов, но, кажется, он доживает последние дни. Они долго пытались его у меня «оттяпать». Даже когда книжку сделал, они с угрозами подступали, что запретят мне. Я отвечал: «Попробуйте!». И хочется сказать: «Страна, заботься о своих творцах!».

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме