РЕКВИЕМ НА ПОСЛЕДНЕЙ ТЕРРИТОРИИ, ИЛИ ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ЭССЕ АНДРУХОВИЧА БЬЮТ РЕКОРДЫ ПОПУЛЯРНОСТИ В ПОЛЬШЕ

«Шевченко — это все, что у нас есть», — сказал Андрухович и подписал себе смертный приговор. Ведь еще немного, и о нем самом кто-то скажет: «Андрухович — это все, что мы имеем после Шевченко». Или после братьев Кличко, или какой-нибудь другой Йовович. Но пусть это скажет кто-нибудь другой, не я, потому что я не могу представить себе жизнь писателя после подобного утверждения.

Единственное, что остается после этого — вокзал на последнем перроне, полная дезориентация, отсутствие времени и места, не говоря уж о методе, карнавал на последней территории, окончательная перверсия, искаженная география, поруганная история, одиночество среди обезьян, экскременты экзотических птиц и засушенный гербарий не менее экзотических растений, бездна среди бездн и полная невозможность рекреаций. Трудно представить себе Андруховича в роли патриарха, не стебного, не бубабистского, не неожиданного, не парадоксального, а «настоящего» — с респектабельным брюшком под панцирем дорогого костюма, со склонностью к патетике в подтексте приветственных речей по случаю очередного юбилея, с Нобелевской премией на счете какого-нибудь швейцарского банка, имеющего специальный филиал в Станиславе, с почетным значком VIP, позволяющим председательствовать на всех заседаниях совета банка и одновременно быть кумиром тинэйджеров, которые будут считать писателя одним из героев будущих серий популярного телесериала.

Я пытаюсь поставить себя на место автора одного из бестселлеров, которых, несомненно, немало появится в книжных магазинах через 5—10 лет. Их названия будут перекликаться: «Бу-Ба-Бу, або Смерть від оргазму», «Інопланетяни на Крайслері «Імперіал», «Літаюча голова-5. Імперія завдає удару у відповідь». Основным элементом кассового успеха подобных романов будет наличие в названии хотя бы одного слова, связанного с Небораком, Ирванцом, и прежде всего Андруховичем, а именем последнего будет названо к тому времени большинство гуманитарных учреждений, которые будут изучать основы теории бубабистики, как это бывает с голливудскими фильмами, судьбу которых определяет хотя бы одна звезда первой величины в кастинге. Так вот, я думаю, что в большинстве подобных романов ни один из бубабистов не будет доживать даже до 40, как это сделали, точнее, как этого не сделали ни Франсуа Вийон, ни Артюр Рембо, не говоря уж о Михаиле Лермонтове. Или навсегда будет застывать в каком-то неопределенном возрасте Джеймса Бонда, с которым выросло уже не одно поколение, а он все еще способен спасти мир от любой опасности всего за полтора часа, и единственное, что ему для этого нужно — достаточно красивая подруга и безупречный английский костюм.

Настоящим героям нельзя стареть. Ведь герои творят миф, а миф — категория вечная. Кроме того, в возрасте более зрелом уже как-то неудобно делать революции в литературе, тем более, вводить в употребление такие вульгаризмы, как... сами знаете. Тем более что анализируя темпы развития лексики нецензурной и сравнивая их с темпами развития всего остального, наблюдаем печальную тенденцию, наводящую на подозрение, что лексика цензурная вскоре будет употребляться только и исключительно в литературе, не считая массовой и бубабистской. Во всех остальных местах цензурную лексику с каждым годом понимает все меньшая часть электората.

Но хочется как-то избежать этой печальной развязки, и потому необходимо искать иные варианты. Остается предположить, что Андруховича на самом деле не существует. Это такой себе Козьма Прутков, которого придумали Неборак с Ирванцом, чтобы заполнить эту лакуну в родной литературе и больше не отставать с этим от россиян. Если подумать логично, то никакого Андруховича и не может существовать в литературе типа украинской. Украинский писатель должен быть фигурой трагической, изображенной в смушковой шапке на фоне неизменной национальной символики и вышиванки и готовой за Украину в буквальном смысле на все — и на Соловки, и в парламент. Украинский писатель не может быть пофигистом, пацифистом, каратистом, флейтистом, программистом, серфингистом, бобслеистом, феминистом, коммунистом, ненационалистом, из чего логично предположить, что бубабист тоже не может быть украинским писателем.

Если украинский писатель должен стать символом нации (украинской), то должен еще и умереть молодым. Символ нации — это еще и секс-символ, а здесь суровые возрастные ограничения. Таковы законы пиара и имиджмейкерства, извиняюсь.

Украинский писатель не имеет права быть успешным. Имеется в виду — при жизни. Его произведения должны запрещать, жечь, преследовать, цензурировать, не печатать. Ведь за что иначе его канонизировать после смерти?

Украинский писатель не должен владеть иностранными языками, кроме русского, а последнее должен тщательно скрывать. Уже по одному этому признаку Андрухович, не скрывающий владения ни одним из как минимум пяти языков, должен вызывать подозрение. И вызывает.

Так уж сложилось, что украинская литература не предназначена для чтения. Вы знаете кого-то, кто добровольно перечитал все тома Франко или Леси Украинки, все романы Павла Загребельного или обоих Романов — и Федорива, и Иванычука, — не говоря уж о Вадиме Собко или позднем творчестве Павла Тычины? Я тоже не знаю. Украинскую литературу можно цитировать, за нее можно страдать, ее можно преданно любить и бороться за нее тоже можно. Ее можно даже знать и успешно это доказывать словом и делом. Но для чтения эта литература слишком мучительна, слишком трагична, слишком классическая, слишком многомерна, слишком консервативна, слишком элитарна, поэтому все меньше находится таких, кто готов выдержать это вековечное бремя исторического поражения, особенно выраженное в метафоре длиной в 600 страниц.

Кроме того, украинскую литературу нельзя подвергать критике, как и все украинское, ведь основная его заслуга в том, что оно есть.

Андрухович — один из немногих «живых» авторов «сучукрлита», но не в смысле биографическом, а в таком, что произведения его пока не имеют шансов стать мертвым грузом классики, которую с пафосом прижимает к вышиванкам диаспора и с которой тщательно вытирают пыль в порядочных национально сознательных, преимущественно галицких, семьях. Произведения Андруховича читаются, обсуждаются, переводятся, переиздаются, и это только подтверждает гипотезу о том, что никакого Андруховича в природе не существует. Окончательным доказательством этой гипотезы могло бы стать только появление какого-то нового произведения, подписанного фамилией этого фантома, и публикация вскоре после этого в каком-нибудь «Книжник-ревю», «Літературі-Плюс» или иной, такой же фантомной (все читали, ни у кого нет) прессе негативной, даже сокрушительной рецензии на это произведение авторства какого-нибудь Бриниха. Такого просто не может быть в литературе украинской, в которой всегда наперед известно, кто автор хороший, а кто — плохой. Поэтому хороших нужно хвалить, а плохих просто не существует, или же они ненастоящие украинцы.

Но все это на самом деле не так важно. Важно то, что провокация Неборака с Ирванцом оказалась удачной, и им поверили. Более того, их игру подхватили. И теперь некоторые произведения Андруховича появляются сначала на польском, а потом их впопыхах переводят на украинский и быстренько где-то печатают, чтобы мистификацию не разоблачили. Более того, эти новые произведения становятся супербестселлерами. Например, недавно изданная в польском издательстве Czarne книга эссе «Последняя территория», подписанная все тем же Андруховичем. Почти 44,5% опубликованных в ней произведений не печатались в Украине. И уже через несколько недель после выхода тираж книги был распродан. С эссе подобного не случалось давно. Тем более с эссе украинскими. Тот, кто выдает себя за Андруховича на разнообразных презентациях и творческих вечерах, неубедительно бормочет по этому поводу что-то об издательской стратегии, маркетинговых приемах и о том, что на самом деле все не так уж и радужно. Но его можно понять, он вынужден оправдываться, сознавая, что с каждым новым витком популярности к нему приближается неумолимая карма и рано или поздно он вынужден будет стать украинским писателем, то есть позволить себя канонизировать. И тогда кто-то обязательно напишет: «Шевченко — это все, что у нас есть после Андруховича», и корректор не заметит неточности.