Федор Стригун: «Мы всегда ко всему не готовы — к эпидемиям, жатвам и даже к счастью»

Народный артист Украины Федор Стригун перенес свой бенефис, посвященный 70-летнему юбилею, на конец ноября. В связи с эпидемиологической ситуацией в городе, да и в стране. А накануне президент Виктор Ющенко подписал указ о награждении кормчего заньковчан орденом князя Ярослава Мудрого V степени — за выдающийся вклад в развитие украинского театрального искусства. Действительно, с театром связана почти вся жизнь Стригуна. В его активе — свыше 100 сценических образов, 16 киноработ. Как режиссер, создал 30 спектаклей. О своем юбилее Федор Николаевич говорит очень сдержанно:

— Я этот день вообще стараюсь как-то обойти, потому что это удушливый день. И сейчас переносим — из-за эпидемии. Может, в этом есть какая-то закономерность?

— А какая, собственно, может быть в этом закономерность?

— Знаете, мне кажется, что мы почему-то всегда ко всему не готовы — к эпидемиям, жатвам и даже к счастью. Наверное, мы и бедные, потому что дураки, а дураки — потому что бедные. И с этим ничего не поделаешь. Потому я сейчас и ставлю «Сватання на Гончарівці». Очень много cтецькив у нас появилось в социуме — куда не посмотришь, везде свой Стецько!

— Были ли в вашей жизни события, которые можно назвать определяющими для жизни и карьеры?

— Были. Первое — поступление в театральный институт. А поступал я дважды. Очень благодарен своему профессору Владимиру Александровичу Нелли, который признал меня, 17-летнего сельского парня, перспективным и взял к себе в науку. Он увидел, разглядел, каким я буду через 10 и 20 лет. И актером, и режиссером я стал благодаря Владимиру Александровичу. Он говорил: «Вы будете ставить спектакли, потому что у вас это есть в природе». Вторым определяющим для меня событием стало то, что я пришел именно в театр имени Заньковецкой. Третье — когда я решился взять на себя художественное руководство театром Заньковецкой. Это тоже был очень резкий поворот в моей жизни. И, конечно, большое значение имеет то, что я театры часто не менял: в моей жизни были только запорожский и львовский.

— Вы, вообще, фаталист?

— Нет. Всю жизнь полагался только на свой труд, свой ум, терпение и любовь и ни на что другое.

— Можете ли вы назвать людей, которые повлияли на вас? И вообще, были ли такие люди?

— Нелли. А еще — Изабелла Соломоновна Радовская, преподаватель истории русской литературы в театральном институте, и Александр Зиновьевич Крижевский, который вел у нас сценическую речь, старший преподаватель Николай Федорович Писарь и преподаватель истории украинской литературы Лука Григорьевич Сокирко.

Но самое большое влияние на меня оказывает Таисия Иосифовна Литвиненко — и как актриса, и как жена. Она всегда берегла меня — и от глупостей всяческих тоже.

Много взял я от режиссера театра Заньковецкой Олексы Николаевича Рипко, который меня формировал, и от главного художника нашего театра Мирона Владимировича Киприяна. Он талантливый человек, у которого, кроме театра, больше ничего в жизни нет, — как и у меня. Хорошо и легко было мне с Иваном Миколайчуком: здесь можно говорить о взаимовлиянии, но многие вещи именно в дружбе с ним стали подтверждением того, в чем я, может, даже сомневался. Вот и все.

— Есть роль, которую вы мечтали сыграть, но по каким-то причинам не сыграли?

— Знаете, всю жизнь мечтал сыграть Гамлета. Но воплотил этот замысел как режиссер с собственным сыном Назаром. Результат нравился, сильный получился спектакль. К сожалению, время тогда было такое, что Назар вынужден был уйти из театра. Я очень доволен, что поставил Гамлета, и мечтаю к нему вернуться. Возможно, обращусь к «Ромео и Джульетте». Ведь эти пьесы всегда современны и нужны — и не только молодым.

— Несколько слов, Федор Николаевич, о драматичных страницах судьбы ваших родителей.

— Драматичные страницы были, скорее, в судьбе моих дедов. Одного, Олексу, расстреляли в марте 1938 года. А узнал я об этом недавно, когда списки открыли. Маминого же отца, Лариона, расстреляли в 1942-м — немцы. Это было драматично. А для отца и матери… Они так любили и уважали друг друга, жили друг для друга, что я до их последних дней не переставал удивляться, как они, несмотря ни все невзгоды в жизни и в быту, поддерживали друг друга. Они всегда были для меня образцом мужества, верности, правды.

Отец умер у меня на руках. Я был с ним до последней его минуты и видел его последнее дыхание. Сожалею, что не был с мамой в минуту ее смерти. Как раз премьера у нас в театре подошла. Не успел и очень сожалею.

С другой стороны, в этом тоже есть какой-то подарок судьбы, потому что об отце я все до конца знаю, а о маме… Иногда мне кажется, что мама жива, потому что я не видел, как она умирала.

— Что больше всего цените в женщине?

— Самопожертвование, жертвенное отношение к детям и мужу. Женщина всегда рискует собой и всегда находится на грани жизни и смерти, потому что она дает жизнь. Всегда в женщинах ценю глубокую любовь. Мне кажется, мужчины на такую любовь не способны. Женщины — более чувствительные, более сердечные, именно благодаря уму сердца они — натуры более глубокие. А ум сердца я ценю больше, чем рациональный ум.

— Как бы вы продолжили фразу «Театр для меня — это…»?

— Как у Карпенко-Карого: «Сцена — мой кумир, театр — священный храм». Только так. К театру отношусь как к религии. Считаю, что в театре есть исповедь, очищение, познание жизни, понимание жизни, отношение к жизни, направленность жизни. Я отношусь к театру не как к искусству — в смысле искусственного, а как к жизни. Хотя хорошо понимаю, что в театре все моделируется. И мне очень близка фраза Шекспира «Мир — театр» и пушкинская «Над вымыслом слезами обольюсь».

— Приходилось ли вам когда-нибудь завидовать другому творческому человеку? И если приходилось, то в чем эта зависть проявлялась?

— Никому никогда не завидовал. Талант всегда вызывал у меня удивление, очень люблю талантливых людей. И как-то так в моей жизни сложилось, что умел отделить себя от них. Я видел более талантливых, но не во всем. Может, наибольшая моя ошибка заключается в том, что я себя недооценивал. Очень недооценивал. Мне казалось, что я меньше понимаю, меньше могу. Мне не свойственно нахальство, зато очень развиты самоанализ, самокритичность, что меня всегда сильно сдерживало. Может, с одной стороны, это и хорошо. Но с другой — я теперь понимаю, что, наверное, мог бы больше сделать, если бы был более дерзким... В этом большую роль сыграли мои истоки — я начинал с самых низов. Имею в виду и свое происхождение, и место рождения. Я только теперь понимаю, что в свое время мог бы больше сделать в кино. Мог заняться и кинорежиссурой — очень люблю это дело. И, возможно, достиг бы в этой сфере успеха.

Зависти никогда не чувствовал, мог только радоваться и удивляться. Мог сравнивать, анализировать и находить свое место в иерархии талантов — и не только, допустим, московских, но и украинских. Видел недостатки и положительные черты. Я всегда знал, что мне из этого перечня нужно, а что не подходит, лишнее.

Моя природа — театр. Люблю живое слово, живую связь со зрителем. Люблю диалог со зрителем, живое искусство. Люблю незафиксированное. Может, именно в этом причина моей преданности театру, потому что это искусство нефиксированное и очень быстротечное. Можно играть один и тот же спектакль 500 раз, и все они будут разными. Начинаешь представление — и чувствуешь, что в тебе рождается нечто такое, что ты еще не переживал. Удивляешься и думаешь: «Боже! Откуда?» Это и есть вдохновение, о котором мы все говорим, но редко его чувствуем.

— Если бы перед вами стояла задача сформировать условную труппу из идеальных актеров, кто бы вошел в первую пятерку?

— Я знаю этих актеров, мог бы их назвать, но хочу избежать обид, потому что «того назвал, а этого нет». Вообще, мне когда-то хорошую фразу сказал Домиан Иванович Козачковский: «Театр состоит из пяти «Т»: театр, талант, такт, темперамент, труд. И еще есть шестое «Т» — терпение». Да, первые пять «Т» — очень важны, но самое важное все же терпение. Терпение по отношению к другим, к себе. Терпение — это всегда быть готовым, но не за счет других. Меня учили, что в театре страшнее всего — это когда актер идет по трупам. Нет, на чужом горе успех себе не построишь. Никогда!

Однажды я полдня анализировал свою жизнь. Это было на том же месте, где я сидел, когда впервые попал в Киев. Раннее утро, делать было нечего, донимал холод, вот я и присел на солнышке. А теперь пришел на то же место через 50 лет. Просидел часов, наверное, пять и проанализировал всю свою жизнь. Оказалось — мне ни за что не было стыдно. Не могу упрекнуть себя за нечестный поступок, потому что пришел к людям с открытым и чистым сердцем. Моя первая эмоция и первая реакция на жизнь — удивление: «Не может быть!»

Это удивление мне очень помогало. Никогда не любил «спорт» в искусстве. Когда-то, еще в школе, бегал стометровку и всегда прибегал первым. Однажды бежал, и что-то меня словно толкнуло — оглянулся, чтобы посмотреть, кто бежит за мной. А когда увидел их глаза, сошел с дистанции и рассмеялся: «Зачем?» С тех пор перестал заниматься спортом. Вообще не признаю соревнований — в искусстве в частности.