ГАЛИЧИНЕ — ОТ НЕЗАВИСИМОЙ УКРАИНЫ

Обратиться к извечной теме провинциализма Галичины сегодня побуждают по крайней мере два момента. Первый - простое житейское ощущение бытия в провинции со всеми вытекающими из этого последствиями. Имеется в виду атмосфера, безукоризненно точно отраженная в новеллах Бруно Шульца о местечковой Галиции, либо более привычные губернские рассказы А.П.Чехова. Это - атмосфера застоя, атмосфера, в которой главными событиями были, есть и, пожалуй, останутся сплетни и пересуды. Единственной особенностью этой провинции есть то, что в ней до сих пор явственно присутствует ностальгический и гипертрофированный привкус «той Европы».

Второй момент связан с хорошо распознаваемыми и даже вполне объективными процессами взаимоотношений центра и периферии, так сказать, «в новых условиях». Очевидно, у большинства из нас найдется свое, особое толкование таких взаимоотношений. И всякое из них будет по-своему правильным.

Для обьективности, обратимся к уже обобщенному профессиональному взгляду, представленному в достаточно «непредубежденном» политологическом анализе взаимоотношений «центр-периферия» в трех бывших славянских республиках Союза. Речь идет о статье московского политолога М.Фурманова, украинский вариант которой опубликован в «Критике» (№ 7/8 с.г.).

Идея статьи, интерпретирующей взаимоотношения «центр-окраина» в бывших славянских республиках СССР, примерно такова. В России - как полагает Фурманов - Москва-столица разумом и силой полностью доминирует над губернией, оставляя последней лишь мизерные шансы для автономного развития. В Белоруссии - с точностью до наоборот: деревенская периферия в лице А.Лукашенко произвела акт социалистической контрреволюции, в результате чего «сожрала» столицу со всеми остатками ее интеллекта. В Украине, увы, ситуация иная. К удивлению автор неожиданно квалифицирует ее как наиболее демократичную. Украина-де представляет собой некое подобие равновесия между центром и провинциями; при этом Киев вынужден «играть роль» компромиссного образования (т.е. таковым он на самом деле даже и не является, а только балуется в понарошки), нивелирующего достаточно ощутимые влияния из региональных центров. Среди них, как ни странно, выделяются Восток, Юг и Запад Украины, в равновесном противостоянии которых Фурманов подозревает признаки демократического потенциала Украины, якобы более удачливой, нежели Россия и Белоруссия.

Однако, если бы жил он во Львове, то система его подозрений и доказательств могла бы оказаться несколько иной.

Факты

Итак, Львов основан в середине XIII века - в период упадка некогда хорошо обустроенной Руси, и вследствие давления более активных монгол. С самого начала город воплощает в себе идею будущего центра на пересечении двух периферий, т.е. места, где соприкасались два источника и две составные части славянской культуры северо-западной и юго-восточной. Видимо, поэтому основатель города, король Данило Галицкий, строит крепость точно на водоразделе средиземноморского (через Черное море) и балтийского бассейнов, и эта, внесенная изначально расщепленность остается здесь ощутимой навсегда. Город именуется во славу сына Данила - Льва, и с тех пор упоминается в летописях как Лео-полис (Львов).

Продуманный выбор подтверждается историей: не пройдет и ста лет, как Львов станет наиболее мощным торговым, политическим, а соответственно, и культурным центром весьма значимого региона Центральной Европы - всех галицко-волынских земель от Холмщины на западе до Полесья на востоке и от Литвы на севере до Бессарабии на юге - общей площадью в полтораста тысяч квадратных километров. В «Списке городов далеких и близких», составленном во второй половине XIV столетия, город называют «Львов великий». Как и планировалось, Львов становится средоточием коммуникаций не только в качестве перекрестка торговых путей, но и в смысле общения различных культур и способов ведения хозяйства, и в этой - коммуникационной - функции город является своеобразным аналогом вольных приморских полисов - южных Венеции и Генуи, Антверпена и Амстердама на севере. Однако пересечение двух периферий не могло оставаться самостоятельным государством. Так не бывает. Именно поэтому с середины XIV века Галицко-Волынское княжество завоевывается соседними феодальными государствами. Но Львов, как воплощенная идея, сохраняет свойственную ему роль автономного города-центра: до 1434 года даже как столица «Руского королевства» - королевства с ограниченной ответственностью, а далее, вплоть до 1772 года - как оплот Русинского воеводства, которым правили польские наместники - старосты. Иными словами, невзирая на политические перипетии, Львов удерживает свои позиции, и прежде всего, благодаря все той же - стержневой, сегодня мы бы сказали, интеракционально-коммуникационной - функции. Лучшим подтверждением такой позиции было наличие во Львове сильных, автономных и достаточно равноправных в своих возможностях этнических сообществ, которые, наряду с русинской и польской общинами, издревле составляли греческая, армянская, сербская, еврейская и немецкая колонии.

Нельзя также не вспомнить и то, что быт полиэтнического города, в котором каждое сообщество имело свои интересы, свыше четырехсот лет, т.е. с 1356 года и вплоть до 1789 года регулировался четкими социально-правовыми нормами Магдебургского права, а с 1870 года - законами Австро-Венгерской империи и Уставом королевского столичного города Львова. С одной стороны, столь длительные и четко определяемые «правила сожительства» задавали единые, ясные, хорошо распознаваемые и понятные для тогдашнего обывателя рамочные условия существования, принятые в развитых европейских городах, с другой стороны - благодаря этому европейский контекст становился для каждого обывателя вполне приемлемым и даже «врожденным».

Так, согласно Магдебургскому праву, решение хозяйственных вопросов и судопроизводство осуществлялось магистратом, т.е. таким городским советом, в который избирались только богатые горожане. Следствием этого был не столько сам факт самоуправления и даже не то, что мы называли бы сегодня «потенциалом коррупции», а то, что ответственность за судьбу города вошла в плоть и кровь всех его граждан и независимо от их этнической принадлежности. Именно эту традицию оказалось невозможным вычеркнуть из истории города - хотя бы потому, что ее проявления воплотились во «вневременные» атрибуты - в архитектуру, собственные мифы и легенды, в традиции быта (кухня, стиль жилья и т.п.), культуру «замкнутых дворов». И как в других хорошо узнаваемых городах Европы, эта традиция, благодаря упомянутым ее атрибутам, игнорируя пределы существования отдельных поколений, выполняла важную функцию непрерывности и внутренней логики бытия сообщества. Традиции и самоуправление дополнял еще один весомый фактор цеховой и этнической корпоративности, а все вместе - создавало необходимое ощущение самодостаточной общности городского сосуществования. Факт, что даже в лихие советские времена жители Львова, подобно одесситам либо ленинградцам, везде и всюду отождествляли себя прежде всего с названием города (львовяне), справедливо предполагая, что коль скоро традиции города так значимы, то и реноме его является в любой чужой среде качественной Credit-card, т.е. знаком доверия.

Но не все и не всегда было благополучно в галицком королевстве. История различает несколько кризисных периодов развития Львова, в частности, с середины XV до первой половины последующего века, и со второй половины XVII (Руина, теперь часто именуемая постхмельнитчиной) до 1770-х годов, ознаменованных началом австрийской администрации. Демографически ориентированные урбанисты однозначно связывают экономическое развитие города с ростом его населения как индикатором такого развития. Имеется в виду способность города удерживать либо увеличивать население в периоды развития или терять его при увядании. И с этим можно согласиться, так как более мощная экономика дает возможность заработка большему числу обывателей, и наоборот. Несмотря на оправданные упреки в сторону такой слишком обобщающей схемы (многие города сокращали численность рабочих в пользу «дорогостоящих» умельцев, соответственно и сдерживание перенаселенности может свидетельствовать о возрастании городского достатка), подобная концепция является общепризнанной.

Периоды упадка Львова, кроме стандартного фактора - гражданских войн (вторая половина XVII века) - были обусловлены прежде всего антигородской политикой, наиболее выраженной в конце XV века (усиление власти шляхты в ущерб интересам города). Правда, подобные кризисы развития Львова также совершенно четко совпадали с общецивилизационными пертурбациями, отмеченными сегодняшними историками (можно сослаться, в частности, на Фериана Броделя). Первую из них связывают с креном европейского хозяйства в сторону Средиземноморья и индустриализацией итальянских городов - так называемый «мир, ориентированный на Венецию»; вторую - с резким смещением акцента развития на Север Европы («Мир, ориентированный на Амстердам»). Однако, что наиболее важно и интересно для нас, это то обстоятельство, что обозначенные периоды характеризуются значительными кризисами идентичности; на отзвуки которых в Украине обращал внимание еще Михаил Грушевский.

Сегодня, когда интеллектуалы в столицах обсуждают кризис идентичности, связанный с глобализацией и прочими подобными следствиями деятельности технологического гения, мы в своей периферии также размышляем, а не найдется ли у нас чего-нибудь в этом роде.

Аргументы

Итак, согласно фактам, Львов всегда был провинцией, хотя и особой, сохраняющей свою идентичность. Сегодня это слово - «провинция» - охотно применяется всеми, кто любит и кто не любит, а кто и безразличен ко Львову и Галичине. Уместно, однако, вспомнить, что слово «провинция» имеет два различных значения.

Первое, базисное, определяет политически очерченную территорию, значимую в географическом смысле и относительно автономную в хозяйственной и культурной жизни. Еще со времен Римской империи эту территорию рассматривали как находящуюся за пределами либо на окраине центральной метрополии и выразительно этнически окрашенную. Это значение лишено, в сущности, любых оценочных наслоений и является скорее всего нейтрально-позитивным: провинции хотя и создавали определенные неудобства для метрополии, но одновременно и многое давали ей.

Второе значение «провинции», приобретшее хождение в последние сто-полтораста лет, несет в себе уничижительный смысл «периферии», особо забитой и «темной», прежде всего в культурной жизни, а соответственно - зависимой и несостоятельной в любых проявлениях автономии и активности. Потому сегодня для тех, кто обитает в промышленном Львове, особо важно понять, в какой именно провинции они оказались.

В связи с этим необходимо сознавать, что во всех прежних державах (а из них, по крайней мере, две были большими империями) Львов и Галиция в целом воспринимались как провинция в первом, т.е. хозяйственно-политическом смысле. Так уж сложилось, что со времен Киевской Руси и Речи Посполитой, и далее - на окраинах Австро-Венгрии и Союза Советских Социалистических Республик регион Западной Украины (Восточной Галиции), хотя и не возбуждал особого доверия к себе, но все же был той периферией, на которую возлагались определенные экономические и культурные надежды. Были ли они положительными, либо отрицательными - по большему счету безразлично. Важно то, что эти надежды относительно города Львова во все времена его предшествующей истории оставались четко и ясно зримыми. Надежды и заботы больших метрополий хорошо «улавливались» и сознавались населением всей Галичины, однако особенно хорошо понимали это во Львове, используя ожидания господствующих государств с выгодой для себя. Короче говоря, это была провинция, не принимать во внимание которую было бы попросту ошибкой, и такой ошибки никто не допускал. До последнего, однако, времени.

Дело, на наш взгляд, в том, что все предыдущие метрополии были руководимы столицами, имеющими свой четкий профиль идентичности, в соответствии с которым и воплощалась политика на периферии. Киев в древние времена, далее Краков и Варшава, затем Вена и Москва - все они были центрами с хорошо идентифицируемой линией государственности. Даже если эта линия казалась чуждой, либо была откровенно враждебной для провинций (и в том числе для Галиции), она оставалась все же вполне прозрачной и однозначно «прочитываемой» для всего окрестного населения. Было понятно всегда - с чем и как соглашаться, чему и почему противостоять, а следовательно - каким образом и какой стратегией сохранить свое лицо. Ведь не случайно культуртрегерская политика имперской Вены имела вполне закономерным следствием социально-культурное структурирование Галиции как таковой и Львова как ее главного города (Краков был вторым). Нескрываемая политика уничижения, проводимая Варшавой между первой и второй мировыми войнами по отношению к восточной (украинской) Галиции, способствовала четкому самоопределению этой части Галичины на пути к «Большой Украине». Наконец, эксперименты Москвы в виде стратегии отвращения к национальному, способствовали кристаллизации идеи украинской государственности именно во Львове. С теми или иными поправками, регион Галиции рассматривался всеми названными столицами как провинция с собственным лицом. Когда же, однако, Западная Украина оказалась периферией собственного государства, она, увы, быстро превратилась в провинцию второго, отрицательно-уничижительного значения.

Кстати, в последнее время во Львове «производится» неисчислимое множество семинаров и интеллектуальных пятиминуток, подтверждающих сказанное: признание собственной «задвинутости» и никчемности составляет здесь предмет особого нарцистического тщеславия.

Почему же так случилось?

А потому, что в собственном государстве Львов и Галиция вынуждены «построиться» в фарватере такой столицы, и следовательно, такого государственного центра, который, к сожалению, не обладает ни собственной идентичностью, ни стратегической политической линией, ни даже простейшим и необходимым для любой нормальной работы - видения собственного «Я». В этих условиях Львов и Западная Украина, возможно, впервые в своей долголетней истории, оказались в абсурдной, если и вовсе не сумасшедшей ситуации - в государстве, к которому так рвались, но под «столицей», которой как бы и нет. В итоге Львов и Галичина остались без каких-либо ориентиров, в ситуации крайне непривычной, гибельной для своей истории. Конечно, то, что говорится и публикуется в Киеве, можно рассматривать по-разному. Однако все более неоспоримым становится мнение о том, что Киев, а вслед за ним и вся Украина, является вторичным, и к тому же неудачным отражением российской столицы и государства российского. Наиболее красноречивым подтверждением этого мнения является обстоятельная аналитическая статья киевского политолога Сергея Грабовского «Украина совковая» (в той же «Критике»). Смысл статьи прост настолько, что не согласиться с ним было бы невежливо и неразумно: в Украине - при активном содействии Киева кристаллизуется специфическая креольская культура, со своей оригинальной внеязыковостью и прочими атрибутами междубытия. Правда, о такой возможности еще в 60-е годы предупреждал Иван Лысяк-Рудницкий, говоря о малороссизации УССР, в то время как С.Грабовский и в строках, и между ними обустраивает идею креолизации, как едва ли не едино возможную. Во всяком случае, культура Украины вынуждена пользоваться донором - первичной российской культурой. И это так. Аргументы в пользу рассуждений С.Грабовского у всех на виду - украинский эфир, книжные стойки, газетные киоски являются не более чем репродукцией масс-культуры, исходящей из-под русского пресса, включительно с пиратскими копиями дешевейших американских боевиков. Не успела Москва захворать чеченским менингитом, даже не удосужившись хорошо его диагностировать, как в Украине, где симптомов болезни будто бы и не было - происходит прилежная профилактика предполагаемого терроризма. Такая профилактика нужна, спору нет, но мы с чеченцами вовсе не воюем (а к иным видам террора относимся с пониманием).

Поэтому понятно, что по инерции и благодаря пятивековой традиции Львов и Галичина пытаются найти точки опоры в Западной Европе. Однако сегодня нужно осознавать - такие попытки противоречат реальной ситуации: «точки» в Европе есть, но опор для нас пока там нет. В связи с этим напрашиваются простые выводы, согласно которым регион Западной Украины и Львов, как ее главный выразитель должны:

Во-первых: не ожидать в ближайшем будущем ни ориентиров, ни четкой позиции со стороны столицы. Такая столица, будучи вторичной, не в состоянии предложить ни единой модели национальной идентичности, ни государственной самодостаточной идеи, а следовательно, и никаких перспектив. Львов как провинция такой столице безразличен. И подтверждением этому может быть хотя бы отношение к региону во время енергетического кризиса. Область, давшая наибольшое количество голосов за Леонида Кучму, получает такой лимит електроенергии, которого не хватает даже для того, что бы работали котельни, которые обогревают квартиры, не говоря уже об освещении или электротранспорте.

Во-вторых: не лелеять в ближайшем будущем иллюзии по поводу модели развития по традиционному европейскому варианту, ибо такая иллюзия может привести к отщеплению Галичины от Малоросии, а следовательно, к отказу от того, к чему Галичина устремляла свои надежды более ста лет...

Сегодня мы вторичней, чем вчера, и посему, вступая в эпоху креолизации, поставим себе два донорских вопроса: кто виноват и что делать?

Отвечая на первый вопрос, думается, что виной всему сама фактура истории, а также каждый из нас - львовян - содействующий такому ее исходу. А отвечая на второй вопрос, заинтересованные должны еще раз внимательно осведомиться, каковы аргументы и факты, а затем признать, что собственную историю следует писать как и прежде - самому и для себя.