БОРИС ШАРИКОВ: «ТО, ЧТО ГКЧП ПРОВАЛИТСЯ, Я ПОЧУВСТВОВАЛ, КОГДА УВИДЕЛ ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЮ ЧЛЕНОВ КОМИТЕТА»

Августовские события десятилетней давности, неоднократно изложенные в интерпретации невероятного количества «летописцев», успели обрасти множеством легенд и мифов. Причем с подачи якобы очевидцев, которые бьют себя в грудь, клянясь, что именно они «помогали нести ленинское бревно». Этот же человек целое десятилетие хранил молчание, ни разу не сподобившись «зарисоваться» ни в газете, ни на телевидении, хотя оснований для этого у него предостаточно. Наверное, мало кому не известно об одном из наиболее колоритных эпизодов в истории ГКЧП, связанном с посещением тогдашнего руководства Украины полпредом гэкачепистов — заместителем министра обороны СССР генералом Варенниковым. Чуть меньше тех, у кого этот эпизод ассоциируется с фамилией генерал-полковника Чечеватова, командовавшего тогда Киевским военным округом. И, пожалуй, совсем немногим о чем-то может сказать имя Бориса Шарикова. А между тем он был третьим в составе «генеральской» делегации, пожаловавшей 19 августа 1991 года в кабинет председателя Верховного Совета УССР. Будучи тогда членом военного совета, начальником Политуправления, заместителем командующего Краснознаменным Киевским военным округом, генерал-лейтенант Шариков был непосредственным участником событий, которые даже спустя десятилетие видятся ему довольно неоднозначными и противоречивыми. По просьбе «Зеркала недели», нарушив обет молчания, он согласился поведать о подробностях «ГКЧП по-украински».

— Борис Иванович, командованию округа было известно о создании ГКЧП заранее?

— Лично я узнал об этом по радио. В советских Вооруженных Силах существовал твердый установленный порядок: утро понедельника начинается с доклада. 19 августа 1991 года в 6.00 я уже был на службе и ожидал прибытия на свои рабочие места начальников политорганов частей и соединений. Включив в рабочем кабинете радиоприемник, я услышал передачу текста заявления ГКЧП. Перед этим оперативный дежурный доложил, что в штабе округа находится заместитель министра обороны СССР генерал армии Валентин Варенников, который вместе с командующим ККВО генерал-полковником Виктором Чечеватовым поздно вечером 18 августа прибыли самолетом из Крыма.

О том, что командующий накануне вылетал в Крым, я также знал от оперативного дежурного. 18 августа он по телефону доложил мне об этом, а еще о том, что в Крым прибыл генерал армии Варенников, который и вызвал Чечеватова на аэродром «Бельбек». Судя по всему, указание явиться туда же получили командующие Одесским и Прикарпатским военными округами — генералы Иван Морозов и Виктор Скоков.

В Крым Варенников прибыл вместе с заместителем председателя Совета обороны Баклановым, руководителем аппарата президента Болдиным, секретарем ЦК КПСС Шениным, начальником специального экспортно-технического управления КГБ Генераловым и начальником службы охраны КГБ Плехановым. Как известно, они были уполномочены встретиться в Форосе с Горбачевым и убедить его в том, что с подписанием союзного договора Советский Союз прекратит свое существование.

После разговора с первым и последним президентом СССР все они возвратились в Москву. В Крыму остался только Варенников, который после недолгого общения с командующими округами вместе с Чечеватовым вылетел в Киев, так как был уполномочен провести переговоры с руководством Украины.

19 августа где-то в районе
8 часов утра мне позвонил командующий и пригласил на завтрак. За столом нас было трое — Варенников, Чечеватов и я. Заместитель министра обороны первым делом поинтересовался, слышал ли я сообщение по радио, как я к этому отношусь, не возникли ли у меня вопросы? Я ответил, что вопросов более чем достаточно и хотелось бы иметь побольше информации.

Однако генерал армии никаких дополнительных сведений не привел, никаких соображений не высказал и никаких задач не поставил. Не было речи и о введении в Украине чрезвычайного положения. Он лишь заметил: «Я договорился о встрече с руководством Украины. Мы с командующим выезжаем через 30 минут. Я бы хотел, чтобы и вы, как член военного совета округа, как начальник Политуправления КВО, как депутат Верховного Совета Украины, поехали вместе с нами». Естественно, я согласился, однако спросил: «О чем будем говорить?» На что Варенников ответил: «Там все и услышите».

На встречу мы выехали около 9 часов. Когда поднялись в кабинет председателя Верховного Совета Украины, там уже находились Леонид Кравчук, первый секретарь ЦК КПУ Станислав Гуренко и первый заместитель руководителя правительства Украины Константин Масик (премьер Витольд Фокин тогда был в отъезде).

— Есть ли у вас информация о том, были ли первые лица Украины осведомлены о возможном создании ГКЧП заранее?

— Корректнее было бы этот вопрос задать лично Леониду Макаровичу и Станиславу Ивановичу. Я могу поделиться лишь собственными соображениями.

У меня создалось впечатление, что, например, Леонид Кравчук не имел достоверной информации о готовящемся в Москве. Но какими-то сведениями, безусловно, обладал. Я могу позволить себе сделать подобный вывод хотя бы на основании такой детали: когда Варенников заговорил о возможности введения в Украине чрезвычайного положения, Леонид Макарович тут же взял в руки закон, определяющий условия введения ЧП, который лежал прямо перед ним, на столе. Нужный документ оказался под рукой — значит, человек готовился.

Думаю, не мог всего знать и Станислав Гуренко. Вполне возможно, что через соответствующие органы его информировали, но едва ли слишком подробно. Насколько я знаю, проработка варианта ввода чрезвычайного положения в стране началась с 7 августа 1991 года и велась Комитетом государственной безопасности, хотя к работе, разумеется, подключали и военных — например, заместителя министра обороны генерал-полковника Вячеслава Ачалова и командующего ВДВ генерал-лейтенанта Павла Грачева.

У меня нет оснований не верить Маршалу Советского Союза Дмитрию Язову, который в своих воспоминаниях позже напишет: вначале о создании ГКЧП и речи не было. Язов утверждает, что разговор об этом зашел только вечером 18 августа в кабинете премьера Валентина Павлова, когда из Фороса от Горбачева прилетели Бакланов, Болдин, Шенин и другие переговорщики. По словам бывшего министра обороны СССР, именно тогда он впервые увидел и список комитета. Исходя из этого можно сделать вывод: Гуренко никак не мог получать инструкции из Москвы о ГКЧП заранее, до 19 августа.

— Как протекала беседа в кабинете Кравчука?

Мы обменялись рукопожатиями, расселись за столом для заседаний: военные по одну сторону, гражданские — по другую. В центре друг напротив друга— Варенников и Кравчук. Валентин Иванович сразу начал о деле. Он вообще не любил мямлить, имел привычку изъясняться четко и ясно. Говорил он приблизительно следующее: «Горбачев болен, власть в стране перешла к новообразованному органу — Государственному комитету по чрезвычайному положению. С
4 часов утра 19 августа в Москве в связи с обострением обстановки в столице и угрозой беспорядков, в интересах безопасности граждан объявлено чрезвычайное положение. Я прибыл в Киев, чтобы разобраться на месте в обстановке и при необходимости рекомендовать ввести чрезвычайное положение по крайней мере в ряде регионов Украины».

— Варенников назвал конкретные регионы?

— Да, речь шла о Киеве, Львове, Одессе. Назывался еще один город — то ли Луцк, то ли Ривне, не могу точно припомнить.

— Какова была реакция окружающих на слова Варенникова?

— Мне показалось, что для присутствующих его слова были подобны грому среди ясного неба. Около минуты длилось молчание. Впрочем, надо отдать должное Кравчуку: он быстро взял себя в руки. В отличие от Масика, который заметно нервничал, Леонид Макарович не выглядел растерянным и держался достойно и мудро.

Его ответ был примерно таким: «Мы вас, Валентин Иванович, знаем как заместителя министра обороны СССР, уважаемого человека, но никаких полномочий вы нам не предъявили. Кроме того, из Москвы мы пока никаких указаний не получали. И, наконец, самое главное: введение чрезвычайного положения в целом в Украине или в отдельном регионе — это дело Верховного Совета, так требует закон. Мы располагаем информацией, что обстановка и в Киеве, и на местах достаточно спокойная, не требующая введения никаких экстренных мер».

— И что ему на это ответил Варенников?

— Валентин Иванович также проявил выдержку. Он — человек по-военному жесткий, часто прямолинейный. Но в этой ситуации не взорвался, как можно было ожидать, и методу давления предпочел метод убеждения. Генерал вежливо заметил: вы посудите сами, задача у нас одна — спокойствие и порядок в стране, так давайте решать ее сообща. Кравчук, также сохраняя корректность, снова сослался на закон. Каждый из собеседников тактично, но от этого не менее упорно стоял на своем.

Своеобразное «перетягивание каната» длилось минут 15—20. В это время на рабочем столе председателя Верховного Совета зазвонил аппарат правительственной связи. Кравчук поднялся, подошел к столу и медленно снял трубку аппарата. В наступившей тишине разговор был отчетливо слышен. Звонил председатель КГБ СССР Виктор Крючков. Он поинтересовался, как дела, как обстановка в Киеве. Леонид Макарович усмехнулся и с некоторой иронией ответил: «Обстановка нормальная, спасибо. Вот приехал Валентин Иванович Варенников, сидим, беседуем. Мы ему как раз рассказываем, что оснований для введения чрезвычайных мер у нас нет». На что Крючков ответил нечто вроде: «Ну, если вы так считаете... Может быть, и правильно...» На этом разговор и закончился. Собеседники попрощались, и Кравчук, явно довольный, вернулся к столу.

После этого он окончательно перехватил инициативу в разговоре с Варенниковым и уже не терял ее до конца беседы.

— А как вели себя остальные присутствующие?

— Гуренко за все время не проронил ни единого слова, он даже сидел практически неподвижно. Масик тоже молчал, но заметно нервничал, часто вытирал пот с раскрасневшегося лица и постоянно что-то записывал в лежавший на коленях блокнот.

Что касается меня и Чечеватова, то мы по просьбе Кравчука подтвердили: обстановка в Киеве и других регионах Украины спокойная, не требующая введения чрезвычайных мер. В конце разговора, пользуясь своими депутатскими полномочиями, я предложил Леониду Макаровичу выступить по радио и телевидению, разъяснить людям ситуацию, успокоить народ. Что он впоследствии и сделал.

В конце концов Кравчук и Варенников вежливо распрощались. Леонид Макарович спросил о дальнейших планах Валентина Ивановича. Тот ничего конкретного не ответил, заметил лишь, что его очень волнует обстановка в Москве. После чего мы втроем отправились в штаб ККВО. Итоги встречи Варенников никак не комментировал.

По прибытии в штаб округа он много говорил по спецсвязи с Москвой. По отдельной информации нам было известно, что заместитель министра обороны крайне возмущался бездеятельностью членов ГКЧП. Мне кажется, что Варенников, как говорят военные, выбрал не тот объект атаки. Ему надо было не в Украину лететь, а из Крыма возвращаться в Москву. Уверен, итоги были бы другими. Хуже было бы или лучше — история рассудила бы. Из-за нерешительности членов ГКЧП, в первую очередь Крючкова (руководившего сильнейшей спецслужбой мира!), ситуация вышла из-под контроля. Варенников это понял, когда было уже поздно.

Честно говоря, после этого мы с Чечеватовым всеми силами старались быстрее отправить Валентина Ивановича в Москву. Его присутствие вносило нервозность, тем более что достаточно быстро стало ясно: все идет к развязке. Отправив несколько шифровок, утром 20 августа Варенников улетел в столицу с военной площадки аэропорта «Жуляны». После этого я и командующий с заметным облегчением вздохнули.

— Что происходило в округе? Были ли приведены войска КВО в состояние повышенной боевой готовности? Как вел себя Чечеватов?

— Командующий держался спокойно, никакой растерянности или нервозности в его действиях я не замечал. Сразу по возвращении из Крыма он отдал распоряжение, смысл которого сводился к следующему: сохранять спокойствие, находиться на местах, следить за сообщениями центральных средств массовой информации, ждать получения директивы.

Директива из Москвы, датированная 19 августа и подписанная министром обороны и начальником Генерального штаба, действительно пришла. Она предписывала привести войска в повышенную боевую готовность. Не утомляя вас перечислением всех указанных мер, скажу просто: директива обязывала нас делать то, что обычно делается в этом случае. То есть: соединения и части возвращаются в места постоянной дислокации, офицерский состав отзывается из отпусков, усиливается охрана, идет плановая боевая учеба без выезда на полигоны и в учебные центры. Эту директиву командующий и штаб ККВО с соответствующими уточнениями, касающимися войск округа, направили в войска.

— Однако в прессе была информация о том, что перемещения войск по территории Украины все-таки наблюдались...

— В Одесском военном округе в те дни проходили командно-штабные учения. После получения директивы все части и подразделения ОкВО были возвращены в места постоянной дислокации. Никаких других перемещений войск, насколько мне известно, на территории Украины не было.

— Что изменилось после отбытия Варенникова?

— После возвращения с аэродрома мы с Чечеватовым собрали членов военного совета, заместителей командующего ККВО, проинформировали их об обстановке, итогах визита заместителя министра обороны. Было принято решение: сохранять состояние повышенной боевой готовности войск округа до особых распоряжений.

Главная проблема заключалась в полном отсутствии информации из Москвы. Каналов связи с центром было множество, все они отлично работали, но разыскать должностных лиц в Москве было практически невозможно. Сколько мы с Чечеватовым ни старались, добиться от кого-нибудь чего-нибудь вразумительного не удавалось. Все ответственные лица как будто вымерли.

Если по линии оперативных дежурных еще поступала хоть какая-то информация, то по каналам Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского флота я ничего не мог добиться. Ни начальник ГлавПУра Николай Шляга, ни его заместители за 19—20 августа ни разу не удосужились позвонить в округ. Я связывался с коллегами в других округах — то же самое. На мой взгляд, в тот момент ГлавПУр продемонстрировал полную неспособность руководить политорганами. Меня, как человека военного, это глубоко возмущало. Убежден, если бы в то время у руля Главполитупра находился предшественник Шляги, генерал армии Алексей Лизичев, ситуация была бы иной.

Однако, несмотря на неопределенность обстановки, Чечеватов, как я уже говорил, держался хладнокровно. В те дни мы постоянно были вместе, и, кстати, он, не посоветовавшись со мной, не принимал ни одного решения.

— Когда вы узнали о крахе путча?

— То, что затея ГКЧП провалится, я почувствовал сразу после того, как увидел по телевидению пресс-конференцию членов комитета. Мы сидели в кабинете командующего — Чечеватов, я и члены военного совета: генерал-лейтенант Михаил Калинин, генерал-лейтенант Валентин Борискин, генерал-лейтенант Владимир Осокин — и обсуждали увиденное. Я тогда сказал примерно следующее: «Запомните друзья: через пару дней Горбачев возвратится в Москву, а весь этот комитет будет арестован». Так это и произошло. Когда средства массовой информации объявили о провале ГКЧП, генерал Михаил Калинин вспомнил мой прогноз и с легким упреком сказал: «Вы наверняка что-то знали, а от нас просто скрыли это!» На что я ответил: «Михаил Николаевич, все то, что случилось, было не так уж сложно предвидеть».

И могло ли быть иначе, учитывая нерешительность членов комитета?

— Борис Иванович, в ваших словах чувствуется некоторая симпатия к ГКЧП...

— Вы знаете, я не склонен оценивать те события, а главное, мотивы, которыми руководствовались главные действующие лица, столь однозначно, как это сейчас принято. Лично я и сегодня не склонен считать создание ГКЧП попыткой государственного переворота, а членов комитета — кучкой интриганов-заговорщиков, рвавшихся к власти. Какая нужна была еще власть вице-президенту, председателю Верховного Совета, премьер-министру, председателю КГБ, министру обороны, министру внутренних дел?

Поступку этих людей существует простое объяснение: общеизвестно, что они не разделяли позицию Горбачева по вопросу подписания 20 августа 1991 года нового союзного договора, который фактически означал развал Советского Союза, за сохранение которого, кстати, дружно проголосовал 17 марта 1991 года народ. Поэтому, на мой взгляд, они не слишком продуманно, порою откровенно неловко, но абсолютно искренно пытались спасти великую страну. Это был протест руководителей страны, представителей законной власти, против бездействия Горбачева. И за это их назвали предателями, изменниками Родины?

Кто изменник Родины? Варенников? Человек, в 17 лет написавший заявление на фронт, прошедший Сталинград и Курск, сражавшийся в Украине и в Польше, бравший Берлин и участвовавший в Параде Победы на Красной площади, получивший пять боевых орденов и трижды раненный? Или, может быть, «звания» изменника Родины больше заслуживает Горбачев, главный виновник развала великого государства? Мнение об этом человеке я составил не только на основании прочитанного и услышанного. Я опираюсь еще и на собственное впечатление, так как в 1990—91 годах принимал участие в работе всех пленумов ЦК КПСС.

И я считаю, что Варенников на суде «в его честь» имел право спросить «свидетеля» Горбачева: «Как же получилось, что вы изменили своему народу? Немыслимый в истории факт, когда глава государства действует во вред своему народу. Вы приказали арестовать всех, кто мешал вам разваливать государство»...

После провала ГКЧП начался всеобщий развал. Логики в происходившем не было практически никакой. Менее расторопных и более совестливых сбрасывали с вершин власти, самозванные руководители быстро подбирали себе команду из наиболее услужливых и наиболее беспринципных. Так было в стране, так было и в армии. Появился новый министр обороны — бывший главком ВВС, генерал-полковник Евгений Шапошников.

У меня с этим человеком были непростые отношения. Сначала они складывались почти идеально. В 1987—89 годах мы вместе служили в Группе Советских Войск в Германии. Он командовал воздушной армией в ГСВГ и входил в военный совет группы, а я был первым замом члена военного совета—начальником Политуправления и (согласно штатной должности) тоже входил в ВС ГСВГ. Мы часто встречались, чем могли поддерживали друг друга. Очень часто Шапошникова, что называется, «прочесывали» на военном совете группы то за аварийное состояние техники, то за состояние военной дисциплины в подчиненных ему частях. А главкомы — и генерал армии Валерий Беликов, и сменивший его генерал армии Борис Снитков — были людьми суровыми (я уже не говорю о жестких требованиях министра обороны маршала Дмитрия Язова). Одним словом, судьба Шапошникова часто висела на «волоске». И от дальнейших неприятностей его почти всегда спасало заступничество политработников — мое и генерал-полковника Николая Моисеева. «Молодость», «недостаточная опытность», «старание исправить положение дел» — при помощи этих аргументов мы обычно спасали Шапошникова.

Время шло, его назначили в Москву первым заместителем главкома ВВС, меня направили в Центральную группу войск. Тем не менее мы поддерживали добрые отношения, он всегда отзывался на мои просьбы о выделении транспортной авиации для доставки необходимых грузов для ЦГВ. Тыловики и снабженцы, зная наши добрые отношения, постоянно просили меня «пробить» через Шапошникова самолет. Затем он стал главкомом ВВС. Я радовался его успехам, и последующие наши встречи на главных военных советах в Москве всегда отличались теплотой.

Вот почему меня покоробили высказывания Шапошникова (после назначения его 24 августа 1991 года министром обороны СССР) о том, что «...нам политорганы в Вооруженных Силах не нужны, я всегда возмущался тем, что в военном отделе ЦК со мной в поучительном тоне разговаривают мальчишки». Я подумал: неужели это тот самый Шапошников, которого политорганы много раз спасали от позора?

Я позвонил ему по ВЧ из Киева в Москву и попросил принять меня. Командующий округом Чечеватов положительно отнесся к моему намерению, действиям, напутствовал: «Вылетай! Проясни там обстановку!» 25 августа в 8.50 я был в приемной министра обороны. Все здесь было знакомо, кроме обитателей приемной — помощниками и охраной были незнакомые мне люди с голубыми погонами. Шапошников меня принял сразу. Когда я вошел, он не счел нужным подняться, сидел, вальяжно развалившись в кресле, розовенький, мягкий, как докторская колбаса. Его первые слова были: «Вот видите, Борис Иванович, я уже министр обороны!» На что я ответил: «Ну, до министра вам еще очень далеко. Вас посадили в это кресло авансом, в знак благодарности».

Разговор был тяжелым. Он полностью подтвердил свои взгляды на политорганы и партию в целом и мне прямо заявил: «Вы нам, Борис Иванович, не нужны».

В Киев я вернулся с горьким чувством. Здесь жизнь бурлила. Украина приняла акт о независимости, начался процесс формирования своих, в т.ч. и силовых, структур. Активную деятельность развил и Шапошников. Но мне было стыдно за действия новоиспеченного министра обороны. Я тридцать лет воспитывался и воспитывал у других продуманность, взвешенность решений, точность в формулировках, логичность в суждениях и действиях, настойчивость в выборе пути. Я был воспитан в традициях воинства, офицерства.

А от поступков Шапошникова веяло политиканством и приспособленчеством. Сегодня он подписывает приказ, доводит его до войск, завтра он же его отменяет. Сегодня посылает телеграмму в войска, назавтра ее опровергает.
30 ноября 1991 года он прилетел в Киев. Выступая на военном совете ККВО, заявил: «...Начавшиеся процессы в Украине не остановить... Мы должны оказать помощь Украине в создании своих Вооруженных Сил. Мы об этом говорили с товарищем Кравчуком. Надо не становиться в позу, а помогать». А несколькими днями спустя —
4 декабря 1991 года — присылает в войска телеграмму: «Принято решение о единых Вооруженных Силах. Всех несогласных — уволить». Можно вспомнить и о другой телеграмме, где содержалось требование привести части, дислоцируемые на территории Украины, к военной присяге России. Для меня то, что Шапошников долго не задержался на посту министра обороны, выглядело вполне закономерным. Можно спорить о преимуществах той или иной идеологии, о разумности следования тем или иным принципам, но беспринципности, цинизму или неблагодарности оправданий не бывает.

— А как сложилась судьба вашего непосредственного начальника, командующего округом Виктора Чечеватова?

— Когда в Украине начался процесс создания собственных силовых структур, он, как и командующие ОдВО генерал-полковник Иван Морозов и ПрикВО генерал-полковник Виктор Скоков, сразу честно и четко определили свое отношение к этому. Они были противниками создания Вооруженных Сил Украины и участвовать в этой работе отказались. Я не знаю, было ли это их искренним убеждением, следствием совместной договоренности или четкого соблюдения указаний из Москвы. Но это был их выбор, они не юлили, и само по себе это вызывало уважение.

В начале 1992 года на совещании по вопросам военного строительства, которое проводил Президент Украины, произошел четкий водораздел: командующие округами высказались решительно против создания ВСУ, командиры дивизий и командармы — столь же решительно за. Это и определило дальнейшую судьбу каждого.

Помимо объективных причин, повлиявших на выбор позиции генералитета, существовали еще и причины субъективные. За каждым командующим округом, в прямом и переносном смысле, стояла Москва. Почти каждый имел квартиру в столице (независимо от того, где он проходил службу), а также реальную перспективу карьерного роста.

Генерал-полковник Чечеватов принципиально отказался принимать присягу на верность народу Украины и уехал в Москву, где вскоре был назначен командующим одного из наиболее крупных и престижных округов — Дальневосточного. Я ему по-хорошему позавидовал, так как это один из родных моих округов, в котором я после Военно-политической академии имени Ленина прослужил 10 лет (1970—80 гг.).

После успешной службы в ДальВО Чечеватов в 1999 году был назначен начальником Академии Генерального штаба Вооруженных Сил России, где продолжает службу по настоящее время.

— Насколько я понимаю, вам повезло меньше?

— Судьба сложилась так, как сложилась. У меня за плечами сложная и интересная жизнь, и не было в ней ничего, за что мне было бы стыдно... Сразу после ГКЧП, а точнее 5 сентября 1991 года, новый министр обороны Евгений Шапошников издал Приказ №425, в котором определил состав комиссии по анализу деятельности руководящего состава Вооруженных Сил СССР в период государственного переворота. В комиссию вошли генерал армии Константин Кобец, генерал-полковник Анатолий Клейменов (кстати, давний мой хороший товарищ, вместе служили в 13-й армии в Ривне, в 1982—1984 годах), Селезнев и Лопатин. Разумеется, у комиссии была большая рабочая группа.

В первую очередь комиссия собрала объяснительные записки от заместителей министра обороны, главнокомандующих видами Вооруженных Сил, от командующих войсками и членов военных советов — начальников политуправлений военных округов. Были допрошены тысячи офицеров, сержантов и солдат, и всем задавался один и тот же вопрос: «Чем вы занимались с 18 по 22 августа?».

Чечеватова и меня (каждого отдельно) допрашивал следователь по особо важным делам из Москвы в звании полковника. Допрос длился в течение трех часов.

— Вас пугало возможное судебное разбирательство?

— Я не из пугливых. Но я столкнулся с неожиданной проблемой: как жить дальше? Есть великая китайская мудрость: «Не дай бог жить в эпоху перемен». Я считал своей Родиной страну, которая называлась Советским Союзом. Я присягал этой стране, как военный, как гражданин, как человек. Я отдавал этой стране все, что у меня было, — силы, здоровье, знания, опыт. И я потерял свою страну.

После моей встречи с Шапошниковым дорога в Москву мне была заказана. От Главного политического управления я никаких предложений не получил. Я чувствовал в себе достаточно сил, хотя и понимал, что далеко не юн (тот же Чечеватов на 12 лет меня моложе). Ехать мне было некуда. За службу я сменил 23 гарнизона и 28 квартир. В Киеве у меня квартира, хоть и не большая, но надеюсь последняя...

Вспоминается один разговор. В 1998 году в Киеве я встретился с ныне покойным генерал-полковником Виктором Нечаевым, бывшим заместителем начальника ГлавПУРа. Он мне откровенно сказал: «А мы вас, Борис Иванович, в Москве уже предали анафеме. Вы же нас предали и пошли служить Украине». «А что, — спрашиваю я его, — вы мне хоть что-нибудь предложили? Вы приняли участие в моей судьбе после ГКЧП? Вы, как крысы, разбежались! Или вы хотели, чтобы я ночевал на вокзале в Москве, а днем ходил по городу с красным флагом?»

Мой выбор — остаться в Украине — определили не только привязанность к этой земле и к людям, на ней живущим, но и ответственность, чувство долга. Я был народным депутатом Украины 12-го созыва (сегодня — первого). И поэтому принял решение: оставаться в Украине, принимать присягу стране и народу, где живу, посильно помогать формированию новых структур в государстве.

Вместе с генерал-лейтенантом Валентином Борискиным, в сентябре 1991-го назначенным исполнять обязанности командующего ККВО, первыми приняли присягу на верность Украине, а позже я принял присягу от всех офицеров Политического управления округа. ПУ ККВО я распустил 28 декабря 1991 года, поблагодарив всех за совместную службу.

После чего сосредоточился на парламентской работе. В Верховном Совете я, как член комиссии по вопросам обороны и безопасности (которой руководил Василий Дурдинец), принимал активное участие в разработке текста военной присяги и законов «О социальной защите военнослужащих», «О пенсионном обеспечении», «О прохождении воинской службы». А в феврале 1992 года, по инициативе Леонида Кравчука, я стал помощником Президента по военным вопросам.

Работы было много, работать было интересно. Обстановка в администрации была ровная, уважительная. Но, к сожалению, нашлись люди, которых раздражало, что «москаль» и главный «комуняка» ККВО — и вдруг помощник Президента Украины. Начались печататься пасквили, угрожающие звонки по телефону, возбудили уголовное дело. Преступления мне вменялись просто жуткие: привез из Чехословакии мебель, помог порученцу уехать в Западную группу войск. Я не противился: разбирайтесь — посмотрим, где правда. Следователь из СБУ, порядочный человек, сделал вывод: отсутствует состав преступления.

Дело закрыли, но осадок остался. К сожалению, Леонид Макарович не стал долго разбираться, а дал понять через своего помощника Александра Мельника о невозможности нашей дальнейшей совместной работы.

Я написал заявление об уходе и перешел на постоянную работу в комиссию Верховного Совета Украины, где трудился до 1994 года. После 1994-го — пенсионер, потихоньку работаю в одной из государственных структур...

Прошло 10 лет после ГКЧП, многое изменилось. Настали новые времена, появились новые песни о главном, изменились люди, часто до неузнаваемости изменились даже близкие, давно знакомые сослуживцы. Многие, к сожалению, говорят о времени, которое их воспитало, с необъяснимой ненавистью. О недостатках говорить надо, но говорить с любовью к своему отечеству, к его истории и народу.

У Петра I есть хорошие слова: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие». У нас же крах империи словно освободил многих от угрызений совести. А время, уверен, все расставит по своим местам, всех рассудит.