ПРОТИВ ТЕЛЕВИДЕНИЯ

В том, что телевидение — дело поверхностное, грубое и совращающе-демоническое, ты успел убедиться неоднократно. В конце концов, не ты первый и не ты последний, кто может сказать о нем подобное. Идя на телевидение, натягивай на себя, дурака, броню панцирную— это единственное, что может защитить от его агрессивности. Со временем ты полностью и навсегда зарекаешься там появляться — довольно с тебя этих псевдоинтеллектуальных душегубок, прощай, Грязная Технология.

Но тебе говорят: «Это очень важная программа. Ты должен там появиться — это совершенно необходимо — и нам, и тебе самому — кстати, прежде всего тебе самому». Стыдно признаться, но колеблешься ты до неприличия недолго. Мотивация приходит словно сама по себе.

Во-первых, это будет все же не отечественное телевидение. И в том, что его уровень существенно отличается от отечественного в лучшую сторону, особо долго убеждать себя нет нужды. Польское телевидение не оставляет нашему ни малейших шансов уже в силу своего одноязычия. Их ведущие не вызывают у тебя депрессивного (или, как минимум, рвотного) синдрома ни механической скованностью и убожеством литературной нормы, когда речь идет об украинском языке, ни — тем более — нагловато-расхристанной легкостью фенечки, когда речь идет о языке Толстого и Чародеева, пардон, Чаадаева. Кроме того, на польском телевидении почему-то отсутствуют авторские программы для телеведущих из России. Ну не могут они там никак понять, что это высокий класс — Владимир Молчанов в отставке! Но тебе это вопиющее невежество, скорее всего, нравится, ведь ты и сам прекрасно обходишься и без Молчанова, и без Познера, и без Якубовича, и без всего нашего, примостившегося где-то на задворках единого и неделимого информационного пространства, украинного телепродукта.

Во-вторых, ты приглашен на эту их передачу не просто так, а поговорить о твоей же книге. «Знаешь, — говорит издатель, — все мы хотим, чтобы об этой книге узнало как можно больше людей». Ладно, положа руку на сердце, ты тоже этого хочешь — пусть узнают.

В-третьих, ты и так уже давно путешествуешь, примеряя на себя разнообразные путевые сюжеты. Среди них может быть и такой: в восемь (!) утра выбраться из гостиницы и, потягивая негазированную минералку из початой бутылки и для виду сетуя на собственную несдержанность во всех прочих напитках, поджидать телевизионный микроавтобус на траве в тени деревьев, точнее, там, где край парка обрывается над автомагистралью.

Как бы там ни было, но где-то через час, когда наиболее мучительные признаки психофизиологического комплекса явлений, в своей совокупности называемых бодуном, на сегодня понемногу отпускают и ты уже загримированный (отдельная история!) оказываешься в какой-то телевизионной кафешке над своим дзен-буддистским чаем с лимоном, все по очереди — ассистент, продюсер, ведущий — активно рассказывают тебе, что же это будет. А будет это студия, куда запустят разнообразную публику. Впрочем, она должна лишь хлопать в ладоши в определенном месте и по команде, поэтому не стоит о ней. Ты вспоминаешь небольшую, но уже изрядно наэлектризованную толпу на подступах к пультам охраны, мимо которых тебя только что проводили местные функционеры. Ага, говоришь себе, публика.

В определенный момент, узнаешь дальше, ты должен выйти на подиум, где тебя встретит ведущий, пожмет руку и покажет, в какое кресло садиться. Напротив тебя будут еще три кресла и в них уже будут сидеть трое вот этих господ. Они будут помогать ведущему беседовать с тобой. Все трое с теплотой на тебя смотрят. Ты — так же на них — насколько можешь. Одного из них ты впервые увидел на широкоформатном киноэкране еще, кажется, в студенческие годы. Это была неплохая кинокомедия, «Новые амазонки» — так ее назвали в Совке, потом был еще «Киллер» — итак, это он — звезда кино, режиссер, актер, болтливый активный толстячок. Второй из них — выдающийся писатель, законченный интеллигент с профессорско-рыцарской внешностью, автор одного из наиболее знаковых в 90-х годах польских романов. Ты из этого романа в свое время перевел несколько отрывков, о чем не подаешь вида. Третий — нет, с этим неясно, какой-то музыковед — тебя он по сценарию и не затронет. Хотя за чаем болтает больше всех, но все о сортах табака.

И самое главное, говорит продюсер. Помни, что у нас в программе еще двое гостей. «То есть у меня не так уж и много времени?» — спрашиваешь с пониманием и надеждой. «У тебя его достаточно», — подбадривающе убивает твою надежду продюсер. «Я анонсирую тебя как самого ностальгического в Украине писателя», — пытается сообщить что-то приятное.

Я даже это вытерплю, цитируешь сам себя.

Потом начинается эфир, тот же ассистент проводит тебя на место, с которого ты должен двинуться к подиуму, как только зазвучит музыка. Все это время публика будет аплодировать, уверяет ассистент. «А как я узнаю, что это именно та музыка?» — спрашиваешь на всякий случай. «О, я уверен, ты ее сразу узнаешь», — мягко уверяет продюсер. У него внешность бывшего хиппи. Кто-то уже успел рассказать тебе, что он, кроме того, бывший эмигрант и полжизни проработал в Париже. Но мало ли кем можно работать в Париже, проскакивает мыслишка.

«Иди», — демиургично говорит он за твоей спиной одновременно с первыми тактами.

Ты действительно не мог не узнать их — это «Солнечный круг — небо вокруг», то есть рисунок мальчишки — песенка, под которую в середине шестидесятых тебя гоняли по детсадовским аллеям пылающие от садизма воспитательницы. Такое не забывается. Старый прохиндей-продюсер был прав, ты сразу все узнал.

И теперь ты идешь в сиянии и славе, под аплодисменты бутафорной публики, среди которой ни одной душе нет до тебя дела, навстречу разлитой по всему лицу телевизионной радости ведущего, которому тоже нет дела — ни до тебя, ни до твоей книги, навстречу всем абсурдным вопросам твоих будущих собеседников, которые тебя не читали и не будут читать.

И что здесь делают они? И что здесь делаю я? И кто это все для нас придумал? И кто нас купил? Продюсер? Но что здесь делает он?

Тебе остается последнее: успеть натянуть свою панцирную броню. И уже в сотый раз пообещать себе самому: «Телевидение? Never again!»