Атака на миражи

Вчера, когда верстался этот номер, внимание миллионов людей во всем мире было приковано к небольшому североосетинскому городку Беслан, где 1 сентября группой террористов неизвестного происхождения в одной из местных школ были захвачены в заложники несколько сотен детей, их родителей и учителей. Сейчас, когда пишутся эти строки, нам из российских СМИ известно лишь то, что когда сотрудники российского МЧС по договоренности с террористами выносили из школы тела убитых, террористы подорвали ранее заложенные взрывные устройства. Крыша здания рухнула. Около трех десятков заложников вырвались из школы, боевики открыли по ним огонь, после чего российский спецназ начал штурм здания. По предварительной информации, убиты и ранены более 300 человек. Боевики, переодевшись в гражданскую одежду, попытались прорваться в город и скрыться в жилых кварталах. Две шахидки захватили с собой детей. Российский спецназ прочесывает улицы вокруг школы и прилегающие к ней кварталы города.

Материал Виталия Портникова редакция «ЗН» получила за полчаса до начала штурма школы.

В часы, когда происходит драматическая развязка бесланских событий, анализировать происходящее — неблагодарная задача. Каждое слово критики, каждая попытка оценить политический курс, проводившийся российским руководством в последние годы, могут быть восприняты как поддержка террора. Террора, буквально захлестнувшего Россию в последние недели, — уничтожение самолетов авиакомпании «Сибирь», взрыв на Каширском шоссе, взрыв у станции метро «Рижская» в Москве, наконец — самое страшное — захват детей… Террору — и это давно уже доказали события на Ближнем Востоке, в Ираке, в европейских странах — не может быть никакого оправдания и он не может становиться орудием для решения политических задач. Правительства европейских стран, Соединенных Штатов, Израиля шли на переговоры с силами, применяющими террор, — или, скорее, их политическим прикрытием, — не потому, что ощущали себя запуганными, а свои общества — деморализованными, а потому, что стремились к глобальному политическому решению проблем, порождающих террор. И даже когда террористам удавалось одерживать победы, например, перед недавними парламентскими выборами в Испании, после которых новое правительство этой страны вывело миротворческий контингент из Ирака, было ясно, что победы эти временные, а политиков, не желающих бороться с опасностью, рано или поздно постигнет заслуженное фиаско и презрение собственных избирателей. Потому что популизм — главный и самый опасный союзник террористов.

Тем не менее именно сейчас необходимо разобраться в том, что порождает террор в России. Сергей Иванов, министр обороны России, говорит о том, что его государству объявлена война мировым терроризмом. Вне всякого сомнения — объявлена. Но что нужно сделать для того, чтобы победить в этой войне, чтобы обеспечить безопасность граждан Российской Федерации?

Стоит вспомнить, что преемничество Владимира Путина было во многом обеспечено второй чеченской войной. Когда Борис Ельцин назвал мало кому известного тогда невыразительного чиновника своим преемником, было совершенно неясно, каким образом Кремль собирается обеспечить новому протеже Бориса Николаевича победу на грядущих выборах. Многие наблюдатели даже к самим словам Ельцина отнеслись как к очередной блажи — вот, мол, как дедушка оторвался от реальной жизни, непонятного человека преемником объявляет в то время, как элиты и население возбужденно посматривают в сторону Евгения Максимовича Примакова. К моменту проведения президентских выборов ни о каком Примакове, естественно, никто и не помнил. Российское общество было готово голосовать за Путина потому, что оно увидело в нем сильного, решительного политика, способного спасти его от террористической опасности. Президент обещал людям, напуганным взрывами домов в Москве и Волгодонске и рейдом Басаева на Дагестан, «мочить в сортире» террористов и раз и навсегда решить проблему Чечни. Этой линии Путин придерживался при любых обстоятельствах. Результат — вся территория республики занята федеральными силами, началось восстановление разрушенного, возвращение к мирной жизни, были выловлены и убиты командиры боевиков, такие как Радуев и Хаттаб, президент объявил о политическом урегулировании в республике, на Новый год на центральную площадь Грозного пришел Дед Мороз — борода из ваты, прошел референдум по новой чеченской Конституции, состоялись президентские выборы, победу на которых одержал глава администрации Чечни Ахмад Кадыров. Это, по крайней мере, то, что показывали по телевизору.

Была еще и другая реальность, о которой говорить не любили, хотя и ее вынуждены были демонстрировать. В этой реальности не только считающийся умеренным президент Ичкерии Аслан Масхадов, но и главный организатор терактов Шамиль Басаев остались на свободе, при бойцах и возможности готовить новых боевиков. В этой реальности для того, чтобы обеспечить победу Кадырова на выборах, Кремль должен был буквально заставить нескольких кандидатов на пост президента Чечни отказаться от участия в голосовании — считалось, что крайне непопулярный в республике экс-муфтий проиграет любому серьезному кандидату. В этой реальности 9 мая Кадыров, на легитимизацию которого затрачивалось столько усилий, был как-то играючи, демонстративно взорван во время праздничного парада в Грозном.

Что ж, и это событие было использовано властями для продолжения оптимистичного рассказа о политическом урегулировании — в Грозном и Москве появились площадь и улица Кадырова, а в Чечне прошли президентские выборы. Между прочим, в прошлое воскресенье. Но я бы не стал связывать волну террора с этим малопримечательным событием. Победа Алу Алханова, бывшего министра внутренних дел Чечни, была предопределена поддержкой кадыровского клана и личной поддержкой Владимира Путина. При этом, в отличие от прошлых выборов, не пытался баллотироваться ни один серьезный кандидат. Нет, один пытался — это популярный в республике бизнесмен Малик Сайдуллаев. Но ему, как и в прошлый раз, отказали в регистрации. Теперь под предлогом того, что в паспорте господина Сайдуллаева в графе «место рождения» было написано «Чеченская Республика», а не «Чечено-Ингушская АССР», как было нужно по существовавшему на момент рождения бизнесмена административно-территориальному делению. После этой истории интерес к выборам был окончательно утерян: стало ясно, что президент Чечни — должность назначаемая, а не избираемая. Но, собственно, власть этого и не скрывала: сам президент Путин, еще перед выборами Кадырова общавшийся с журналистами, объяснил, какие люди должны, по его мнению, баллотироваться на пост президента Чечни, а какие — нет.

Власти определенно нравилась выстроенная ею на месте чеченской проблемы декорация мирной жизни и политического урегулирования, усердно отображаемая телевидением. Даже захват театрального центра на Дубровке не заставил задуматься о будущем. Наоборот, все казалось очень логичным — к нам пришли озверевшие террористы, мы их уничтожили, показали, что разговаривать с ними не будем, чтоб другим неповадно было. За рамками этой бравады в те страшные дни осталась настоящая проблема, заключающаяся в том, что Россия с ее огромными неконтролируемыми расстояниями и границами, с ее гаишниками, за мзду готовыми пропустить машины без досмотра, с ее правоохранительными структурами, наживающимися на населении, и населением, не доверяющим правоохранительным структурам, — просто идеальная страна для террора. Террористам нужно только захотеть, подготовиться — и они превратят в кромешный ад жизнь подданных Владимира Путина…

Нет, российская власть сделала из событий на Дубровке только один важный вывод — телевидение еще плохо контролируется, необходимо поставить заслоны в местах, где декорация прорывается. И заслоны были поставлены — это видно по тому, как освещается сейчас ситуация вокруг захвата школы в Беслане. Ведь мы до сих пор — в отличие от событий на Дубровке — вообще ничего не знаем. Не знаем, кто люди, захватившие заложников, каковы их требования, сколько их там, почему они не разрешают передавать пищу захваченным, с кем и о чем хотят разговаривать. Даже Руслан Аушев и доктор Рошаль, видевшие этих людей и разговаривавшие с ними, — они ведь ничего о них не говорят. Или этого не показывают в теленовостях? Власть перестала окончательно доверять обществу, не то чтобы с ним советоваться, а просто его о чем-то информировать. Одновременно власть стала панически бояться ответственности. После взрывов самолетов старались доказать, что имела место авария, — боюсь, что если бы не одновременное исчезновение лайнеров с экранов радаров, мы бы вообще не узнали о теракте. Сейчас, уже который день, силовые министры не едут в Беслан, предпочитая руководить спасением людей из московских кабинетов. Власть не хочет, чтобы общество боялось. Власть не хочет, чтобы ее считали ответственной за трагедию. Но и уберечь декорацию власть тоже уже не может. Потому что декорации больше нет. У Кремля — своя имидж-компания, продуманная, профессиональная, красочная. У террористов — своя, жестокая, звериная, но неумолимо реальная. Волна терактов столь масштабна, что ее вряд ли можно назвать актом отчаяния одиночек. Нет, такая широкомасштабная атака требует и существования серьезного мозгового центра, и больших денег, и — как это ни прискорбно прозвучит — массовой поддержки. Нельзя готовить целую серию террористических актов так, чтобы это прошло совершенно незамеченным, нельзя действовать без денег, без оперативного планирования, без связи, без консультаций с организаторами…И если все это есть — то что тогда с политическим урегулированием? И стоит ли уделять ему столько внимания в телевизионных новостях?

Когда в России происходит очередной теракт, всегда обсуждают одно и то же. Сторонники силового решения говорят о том, что уже завтра-послезавтра все боевики будут окончательно перебиты, и тогда наступит тишь да гладь, заложников (пассажиров, прохожих), конечно, жалко, но нужно еще немного потерпеть, не задавать лишних вопросов, наши ребята делают свое дело, вы своими разговорами им только мешаете. Сторонники политического решения напоминают, что его отсутствие как раз и приводит к эскалации насилия, и требуют переговоров хотя бы с кем-нибудь. Между тем, важно было бы сейчас задуматься еще и над тем, как работают спецслужбы. Израильтяне тоже проводят акции по уничтожению террористов с использованием армии. И проводят политические переговоры, когда для этого есть возможность. Но главный упор делается на предотвращение террористических актов. На работу с агентурой на местах, на уничтожение главарей террористов, на разработку превентивных ударов. Если бы в Израиле делали ставку исключительно на силовое или политическое решение проблемы или даже на объединение только этих подходов, страна превратилась бы в ежедневный ад, ее захлестнул бы террор. Хотя бы уже потому, что за пределами любого тотального уничтожения или любого переговорного процесса всегда остаются группы людей, способные на насилие. И всегда остаются те, кто готов этих людей использовать в собственных политических целях.

Именно такой ежедневный ад и угрожает России. Потому что после нескольких террористических актов кряду приходится констатировать печальную реальность — возможностей по предотвращению террористических актов у российских спецслужб нет или почти нет. Те силы, на которые Москва опирается в Чечне, либо изолированы от настоящих процессов, происходящих в республике, либо предпочитают не делиться информацией со своими российскими покровителями. Агентуры в самих террористических формированиях у российских спецслужб нет. И организаторы терактов им тоже неподконтрольны. Возможностей проследить путь прохождения финансовых потоков от спонсоров террора к террористам тоже нет. Потому что если бы все это было, российские спецслужбы предотвращали бы теракты, а не регистрировали их.

Есть еще одно важное обстоятельство. Президент России — не просто человек, доверившийся этим самым спецслужбам, а выходец из их рядов. Он всегда настаивал на этом факте своей биографии как на важном преимуществе. И это действительно преимущество, которое дает возможность победить террор. А если террор не побеждается, тогда что? Тогда граждане начинают по-другому смотреть на еженедельные президентские совещания с силовиками, по-другому вспоминать слова о мочении в сортире, по-другому оценивать президентскую грозность по телевизору. Нет, конечно же, они не начинают выходить на Красную площадь с требованием вывести войска из Чечни — хотя бы потому, что совершенно неясно, является ли это ключом к обеспечению безопасности и с кем в Чечне разговаривать. Но они начинают задумываться: если президент относится к ним, как к детям малым, ничего не рассказывает, только делает значительное лицо и обещает всех замочить, почему падают самолеты и захватываются школы. А если президент и его силовые министры не способны обеспечить обществу безопасность, то тогда, может быть, им стоит поделиться с этим обществом хотя бы информацией. Не говорить о политическом урегулировании, признать, что в Чечне идет война, что власть терпит поражение в борьбе с террором, отказаться от придуманной России и придуманной Чечни в телевизоре. Потому что это недокументальное кино хорошо тогда, когда все в порядке, и начинает сильно раздражать в дни испытаний.

Но всего этого, конечно же, не будет. Президент Путин — не из политиков, умеющих разучивать новые роли. Свою роль значительного и крутого парня, разбирающегося с бандитами в сортирах, он выучил хорошо. Он умеет строго смотреть на министров и научился тепло улыбаться детям. Президент, наверное, просто хочет переждать этот кошмар и уверенной поступью идти дальше, у него просто нет времени на перестройку и, извините за выражение, гласность. Такой Путин вполне элиту устраивает. То, что он не устраивает общество, мы и не узнаем никогда — ведь телевизор контролируется куда тщательнее аэропортов, школ и станций метро. Но о чем это я? Оканчивать этот текст на подобной ноте я счел бы не просто непрофессиональным, но кощунственным. Помолимся лучше о детях…