Лев без клетки

Иосиф Бродский — человек дьявольской силы и безумной жизни. Его история — это летопись из фактов, трагедий и драм, объединенных математической рациональностью... Десять лет назад великий поэт умер во сне на 56 году жизни. Но в Украине эта скорбная дата прошла практически незамеченной...

Бродский — мастер интонации. Именно интонация — самое трудное и редкостное в поэзии. Бродский, словно Эйнштейн, работает над теорией вероятности своего творчества, словно физик-атомщик направляет термоядерную реакцию. И слово взрывается на весь мир, и в этом взрыве — грохот реактора, запущенного поэтом. Интересная особенность стиля Бродского: внешне рациональную конструкцию, форму силлогизмов, больше подходящую научному тексту, заполняет очень неожиданное и парадоксальное содержание.

Несмотря на огромное количество публикаций, посвященных жизни и творчеству Бродского, судьбу его поэтического наследия трудно назвать счастливой. В России лирика лауреата Нобелевской премии и одного из самых талантливых поэтов ХХ века вызывала больше вопросов, чем понимания. Даже если не обращать внимания на дерзкие эпитеты, следует признать, что попытки понять поэзию Бродского, найти стержень, понять суть и проблематику творчества часто оказываются в интеллектуальном тупике.

Все вообще
теперь идет со скрипом.
Империя похожа на трирему
в канале,
для триремы слишком узком.
Гребцы колотят
веслами по суше,
и камни сильно обдирают борт.
Нет, не сказать,
чтоб мы совсем застряли!
Движенье есть,
движенье происходит.
Мы все-таки плывем.
И нас никто
не обгоняет. Но, увы, как мало
похоже это на былую скорость!

Бродский — человек фатальный, но именно в своей фатальности — несокрушимый и неповторимый. Считают, что Бродский был украинофобом: его стихотворение «На Независимость Украины» шокировало многих в начале 90-х. Но против какой Украины был Бродский: против одичавшей клановости, неполноценности, против плебейства, при недостатке индивидуальностей?

Каждый великий поэт преодолевает традицию — это его шаг (прыжок) в грядущее через неуважение законов времени и пространства. Преодоление поэтической традиции перерастает в сознательный акт самоэмиграции — поэт покидает свою духовную родину, то есть самое любимое, и ищет лучший мир. Поэт сам создает свой путь. Но одно он знает точно — новая духовная родина намного лучше бывшей, но и она не конечная. Это не ступени, а спиральное движение вверх, воплощающее одновременно и развитие, и начало.

Преодоление традиции критики зачастую замечают в форме — что и понятно; легче заметить новое в ритмах, рифме, размерах, метафорическом языке, сравнениях, чем в самой тематике поэзии.

Следует признать, что преодоление традиции не всегда означает ее опровержение. Это сложный процесс со своими законами и внутренним синергизмом. Говорить о влияниях на Бродского еще сложнее. Считается, что он был учеником Цветаевой. Но поэт обработал и ассимилировал основные черты русской поэзии от классицизма к футуризму. И к тому же (а возможно, во-первых) Бродский — знаток европейской поэзии «от Ромула и до ХХ века». Он, безусловно, ощущал влияние поляков с их ироничностью, почти неизвестной в русской поэзии после Пушкина, а также метафизиков-англичан. Именно английская метафизическая традиция XVII века (от Донна до Батлера) очень четко прослеживается в стихах Бродского.

Интеллектуальное познание как способ поэтического освоения мира в творчестве поэтов-метафизиков сказалось на всей системе образного мышления. Для поэта-метафизика образность — мощный аналитический инструмент, способствующий движению умственного процесса, оправдывающий парадоксы мысли. Отсюда сравнения и метафоры из различных сфер человеческой деятельности, традиционно не из эстетического измерения, — геометрии, географии, химии, астрономии, медицины, быта, купли-продажи. Отсюда — отказ от распределения языка на высокий, средний и низкий стили.

«Поэзия — не развлечение и даже не форма искусства, но скорее наша видовая цель, — писал Бродский. — Если то, что отличает нас от остального животного царства, — речь, то поэзия — высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей. Отказываясь от нее, мы обрекаем себя на низшие формы общения, будь то политика, торговля и тому подобное. Это колоссальный ускоритель сознания и для пишущего, и для читающего. Вы обнаруживаете связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали: данные в языке, в речи. Это уникальный инструмент познания»

Для Бродского стих — форма борьбы поэта с течением времени. И поэт должен выйти победителем. В каждом стихотворении он расширяет свое видение, при этом происходит эффект обратной связи — новые стихи проливают свет на старые, видоизменяют и дополняют их, превращая невозможные ранее толкования в возможные.

Иосиф Бродский разрушил системы поэзии в то время, когда настоящая поэзия захлебывалась под прессом соцреализма. Бродский в своем сознании оставался ребенком Хлебникова и Мандельштама, Ахматовой и Цветаевой, он держался за нить поэзии СВОЕЙ российской культуры. Украинская литературная традиция имела свое эстетическое измерение под знаками Иогансена, Семенко, Свидзинского, Плужника... Это поэзия европейского уровня. Другое дело — признание беспрерывности поэзии такого уровня состоялось постфактум.

Всю жизнь система стремилась сломать Бродского, но внутренняя сила поэта возвращала саму систему в сторону деструкции. Провозглашая торжественную речь на вручении Нобелевской премии, поэт констатировал: «Весь мир спасти не удастся, но отдельного человека — сможем». Он с чрезвычайным напряжением, мужественно, последовательно переживал собственную внутреннюю драму.

Природа имитируется с той

любовью, на которую способен

лишь человек, которому не все

равно, где заблудиться: в чаще или в пустыне.

Бродский — злейший враг банального. Он преодолевает рифы традиционной любовной лирики или пейзажных зарисовок, где поэт часто вскользь похож на себя («смотрите, какой у меня остроглазый глаз!»); преодолевает подводный камень дидактизма, стремящийся изваять из поэта мудрого учителя жизни, который знает как, куда и зачем идти. Не прельстила Бродского и политика. Он понимал, что такое политика в стае шакалов и иуд.

Стихи Бродского обозначили разрушение поэтической образности от античности до ХХ века. Неожиданность звуковых и метафорических элементов, роль знака значительно усилились. Вместе с тем возросла роль прямого, эстетически неопосредованного изображения. Формы и пути действенности поэтического искусства изменились, голос поэзии был тяжелый, как и словесное изложение содержания инструментальной музыки.

Но Бродский постоянно искал форму и себя в этой форме. «Вообще, в двадцатом столетии, — пишет Бродский, — ты должен быть предельно четким. Поэтому ты должен все время проверять себя. Частично это связано с постоянным подозрением, что где-то существует какой-то сардонический ум, даже сардонический ритм, который будет высмеивать тебя и твои увлечения. Поэтому ты должен перехитрить сардонический ритм».

Решетка, отделяющая льва

от публики,
в чугунном варианте

воспроизводит
путаницу джунглей.

Вместе с тем поэта остро критиковали за чрезмерный интеллектуализм. Новая поэтическая форма разрушила эстетичный канон, но содержание утвердило эту форму в каноне настоящей поэзии. Очевидно, Бродский был прав, когда не хотел и не стремился что-то объяснить массам. Он говорил с индивидуальностью. Кто хочет понять — поймет из его стихов и без дефиниций. Другим объяснять бессмысленно.

«Предал, продался, получил Нобелевскую премию, пусть теперь сидит и страдает в Штатах» — думали тысячи в СССР. Но Бродский не страдал. Он работал, писал... только с каждым годом стихов появлялось все меньше и меньше.

Светильник гаснет,
и фитиль чадит

уже в потемках.
Тоненькая струйка

всплывает к потолку,
чья белизна

в кромешном мраке
в первую минуту

согласна на любую форму света.

Пусть даже копоть.