Политэкономия Майдана

На этой неделе немногочисленные оставшиеся романтики отметят очередную годовщину начала оранжевой революции. Всенародного праздника, Дня Свободы, из этой даты, увы, не получилось. Тем не менее как бы ни хотела нынешняя власть свести Майдан к «Майдан’s», события восьмилетней давности навсегда вошли в историю.

Во-первых, это было первое реальное столкновение наших граждан с традиционным государством, которое признавало в них лишь подданных. И нынешний панический страх власть имущих перед даже слабыми отголосками тех событий убеждает, что оно не прошло бесследно, поэтому слово «революция» - не преувеличение.

Во-вторых, обозначилось непрямое противостояние граждан с теми, кто из подданства и не выходил. Хотя обе категории соотечественников стояли на Майдане плечом к плечу, их задачи отличались так же разительно, как и понимание «справедливости». Первые хотели подчинить государство себе, вторые отторгали «государство - это Я», но боролись за «государство - это Ю». Для первых столкнулись два мира: «западный», основанный на горизонтальных связях и горизонтальной же конкуренции, и «восточный», основанный на вертикали и взаимозависимости. А вторые все сводили к противостоянию между злым и добрым барином. Граждане требовали свобод и возможностей, а подданные - чтобы богатые с ними поделились.

И те и другие тогда праздновали победу. Но ни тем ни другим тогда не удалось ее удержать. И на то были свои причины, в которых стоило бы разобраться, чтобы не повторять ошибок.

Начнем с государства. Это священное для многих соотечественников понятие на самом деле объединяет два внешне похожих, но глубоко разных по сути: традиционное, «естественное» (по Норту, Уоллису и Уэйнгасту) государство, ведущее свое происхождение по прямой линии от доисторических бандитов; и государство как форму самоорганизации граждан. Именно в противостоянии этих смыслов состояла глубинная суть революции.

Традиционное государство потому было названо «естественным», что оно возникает само собой, как только люди устают совмещать созидательный труд с ратным и появляются специалисты по насилию - «силовики». Казалось бы, их услуги тоже можно приобретать на рынке, как и всякие другие. Но свободный конкурентный рынок работает, только если его участники надежно защищены от насилия - иначе зачем давать что-то взамен, если товар можно просто отнять? А любой, кто может от насилия защитить, может и сам его применить, навязать свои услуги силой. Причем «силовикам» гораздо проще создать и поддерживать картель, чем обычным продавцам, ведь они могут нарушителя конвенции не просто осудить морально, но и реально наказать - так и возникает государство.

Но, возникнув, чтобы организованно грабить, оно, подчиняясь логике описанного Мансуром Олсоном «стационарного бандита», начинает, исходя из собственных долгосрочных шкурных интересов, до некоторой степени и заботиться о подданных, примерно так же, как скотовод заботится о своем стаде. А людям с патримониальным сознанием только это и надо. Воспитанные в авторитарных традиционных семьях (в Древнем Риме сын официально был рабом отца!), они охотно делегируют власть над собой в обмен на покровительство.

И такой симбиоз оказался довольно плодотворным, как для своего времени. Государство прекращает бесконечные межплеменные войны, в результате, как доказано антропологами, у подданных гораздо меньше шансов подвергнуться открытому насилию; мобилизует подданных на строительство плотин и каналов на благо всем; устанавливает какую-никакую законность… Правда, при этом бросает подданных на захватнические войны, мобилизует на строительство пирамид и прочих излишеств, а законом защищает, прежде всего, себя самого. Даже если оно и дает какие-то права простолюдинам, от их воли ничего не зависит, их судьба - подчиняться. Качество жизни простых людей в таком государстве тоже почти не улучшалось на протяжении тысячелетий: способствуя прогрессу, такое государство львиную долю его плодов само и присваивало. А иначе зачем был бы нужен этот прогресс власть имущим?

Таким образом, пока люди в массе своей воспринимают власть как ниспосланную свыше возможность решать проблемы «по вертикали» (часто - за счет ближних), они получают крохи с барского стола. Не говоря уже о прочих недостатках общественного устройства «с ограниченным доступом» (опытный читатель уже понял, что речь идет именно о нем). И язык не поворачивается назвать такой порядок несправедливым, коль скоро большинство с ним мирится.

Как правило, ситуация меняется отнюдь не тогда, когда к власти в таком государстве приходит вожделенный благонамеренный диктатор. Подобные эпизоды, конечно, тоже бывали в истории, но заканчивались они по-разному: редко - процветанием и переходом в новое качество, как в Сингапуре, куда чаще - смутами или реакцией. Ведь власть в таком государстве держится на организованном насилии, а его кто-то должен осуществлять и за это что-то получать. Правитель, который недостаточно усердно грабит подданных сам и не позволяет это делать своим силовикам, рискует лишиться их поддержки, а значит, и власти. И то же самое касается любых «хороших» вождей, в том числе и пришедших на волне народного гнева или даже восстания. Чем сильнее такое государство, тем страшнее в нем жить.

Реально сменить природу государства или хотя бы добиться от него подачек можно, только создавая ему постоянную угрозу. Но на это по определению не способны люди, привыкшие решать все проблемы по вертикали, через «вышестоящих». Более того, чтобы заставить власть имущих менять свои планы, подданные должны стать гражданами в полном смысле слова, то есть не просто найти в себе силы и смелость обходиться без патернализма, но и объединиться, самоорганизоваться для борьбы за общие интересы. А это означает, ни больше ни меньше, как преодолеть проблему коллективного действия, на которую упомянутый выше Олсон указал еще полвека назад.

Ведь результатами коллективной победы смогут воспользоваться все, в том числе и те, кто участия в действиях не принимал. А раз так, то зачем рисковать? Пока так думают все, то никакого действия и не будет. Причем Олсон обращает внимание на то, что чисто экономического механизма, способного побудить людей действовать сообща, нет. Правда, не все меряется деньгами: люди ценят общение в определенном кругу, стремятся завоевать уважение окружающих, в конце концов, имеют совесть и прочие совсем не экономические мотивы. Именно они время от времени толкают нас на холодный Майдан. И каждый раз, когда акция удается, это откладывается в сознании участников и зрителей как некий плюсик к тому, что социологи назвали «социальным капиталом», - доверию к согражданам и, соответственно, способности общества на коллективные действия.

Чем больше социальный капитал общества, тем меньше оно нуждается в «вертикальных» отношениях. Спорные вопросы решает общее собрание, в складчину финансируют ремонт подъезда, за соблюдением контрактов следит арбитраж при торговой палате… Государство из всемогущего хозяина положения превращается в слугу, которому снизу верх делегируют полномочия и на каждом шагу контролируют. Конечно, человек и при таком государстве не совсем свободен, но на порядок свободнее, чем при традиционном. И, главное, подчиняется он не лично «начальнику», а Закону. Причем, установленному не свыше, а такими же людьми, над которыми гражданин, наоборот, сам имеет личную власть - ведь именно он решает, кого избрать. То есть, несмотря на внешнее, формальное, сходство и даже на попытки манипулировать гражданами, демократическое государство отличается от традиционного примерно, как собака от волка.

Массовый протест 2004 года был первой в Украине успешной попыткой заставить государство выполнить волю граждан. Оказалось, что наш народ, вопреки всему, что о нем думали и говорили, способен на самоорганизацию! Но для того чтобы объездить дикого скакуна, мало один раз вскочить к нему на спину и принудить его подчиниться. Нужно суметь удержаться навсегда. Для этого требуется куда больше социального капитала - как оказалось, увы, больше, чем успело накопить наше общество. Поэтому торжество граждан было недолгим, тем более что «подданные» оказались плохими попутчиками.

Ведь даже успешно вскочив на коня, нужно еще суметь выбирать дорогу так, чтобы не увязнуть в болоте и не свалиться в пропасть. И тут придется третий раз вспомнить Олсона, который обратил внимание на то, что социальный капитал помогает не только хорошим делам. С его помощью можно успешно формировать картели и «перераспределительные коалиции», главной задачей которых становится перетянуть одеяло на себя при дележе общественного пирога. Результат виден на недавнем примере Греции, а до того - Аргентины и ее соседей по континенту, да и нам за примерами далеко ходить не придется. Но те, для кого демократия - только способ закрепить перераспределение, столь же легко в ней разочаровываются, когда выясняется, что ее возможности не безграничны, и призывают «сильную руку».

В результате пока что противнику удалось отыграться и даже, наверное, повести в счете. Но матч-то не окончен…