Либерализация

Свобода - это право. Право на выбор, решение, действие. Свобода - это ответственность. Ответственность за свой поступок, возможные ошибки, связанные с ними риски, ответственность за свою судьбу. Свобода - это разумное самоограничение: переходя улицу, мы не бросаемся в поток машин; не прыгаем с балкона, чтобы подняться в воздух; дозируем прием лекарства.

Степень свободы тем выше, чем привычнее налагаемые ею ограничения. «Свобода моего кулака заканчивается там, где начинается свобода вашего лица», - простейший пример абсолютных запретов ради соблюдения элементарных прав. Общество обращается к ним для самосохранения. Мораль - первейшие табу, без которых общество деградирует.

Но если моральные запреты просты до такой степени, что к ним приучают с детства, то, например, о хозяйственном законодательстве такого не скажешь. Дело не только в его хитросплетениях. Спорной может оказаться как юридическая мантия закона, так и его экономическая суть. Может ли общество ограничивать предпринимательские права своих граждан? Стоит ли наделять ими государство? Включать ли его в процесс бизнес-регулирования? Как ни абстрактны подобные вопросы, но от них зависит эффективность любой экономики.

От государственного экстремизма к рыночному фундаментализму

Лет двадцать назад ответ на три вышеприведенных вопроса, скорее всего, был бы отрицательным. Распад социалистического блока и бывшего Союза, экономический и политический триумф Штатов, успехи неолиберальной доктрины по обоим берегам Атлантики («рейганомики» в США и «тэтчеризма» в Великобритании), окончательное преодоление последствий нефтяных шоков и стагфляции 70-х, глубочайший системный кризис на постсоветском пространстве для многих явили одну непреложную истину: торжество капиталистической системы, частной собственности и банкротство государственного управления.

На этой волне в лучах славы оказалось рыночное саморегулирование. «Шоковая терапия» стала синонимом экономического просвещения. Эволюционный подход не отрицался. Но ассоциации с Китаем подразумевали его второсортность. В отличие от Пекина, пресытившегося результатами «Большого скачка», пропагандой его рыночной версии занялись западные экономисты и международные финансовые организации. Насаждаемая ими теория «Большого взрыва» (Big bang) явилась альтернативой постепенной трансформации централизованных экономик. На смену государственному экстремизму пришел рыночный фундаментализм.

Государство в экономике стало рассматриваться как исторический анахронизм. Фокус госуправления сместился к скорейшей массовой приватизации, либерализации и дерегулированию. Об их качестве стали судить не по результатам, а по скорости - чем быстрее, тем лучше. В трещавшем Союзе появилась программа, обещавшая за «500 дней» превратить советскую экономику в образцово-рыночную.

Общественные ценности сменились маргинальным индивидуализмом. Неограниченные права личности стали рассматриваться как венец и смысл общественного развития. О ее ответственности перед собой и обществом предпочитали не говорить. О рациональном самоограничении - молчали. Внешние же принудительные запреты воспринимались как кощунство: одним они являли тень казарменного социализма, для других были несовместимы со свободой личности, третьи о них просто не думали.

Как само собой разумеющееся полагалось, что личная выгода и стихия рынка определят все наилучшим образом. Для каждого в отдельности и всех вместе взятых.

Результаты превзошли все ожидания. Новые собственники старых предприятий стали произвольно оплачивать счета поставщиков. Почему бы и нет? Ведь это было их «священное право» - рассчитываться за полученную продукцию или нет. Украину охватили массовые неплатежи. В 1998 году просроченная кредиторская задолженность предприятий достигла 86,3% ВВП, в 1999-м - 90,8%. Инфляция и бартер были лишь частью проблем: наличие средств на расчетном счете не гарантировало оплаты работ и услуг.

Шахтеры, спускавшиеся в забой, не видели денег по полгода. Куда шли «сэкономленные» в период приватизации средства, можно только догадываться. В 1996-1997 годах задолженность по выплатам зарплаты в Украине доходила до 15-16% от ее общих начислений, в 1998-м - до 19%. Долларовый эквивалент невыплаченных зарплат в те годы составлял 2,0-2,7 млрд. долл.

Культ рынка и наживы стал моральным оправданием взятки: ни дать ни взять - плата за услуги. Чем не рынок в чистом виде, который, как говорилось, всегда эффективнее государства?! Но без его железных гарантий и запретов сила права превратилась в право силы. Силы физической и финансовой: 90-е - эпоха финансовых пирамид и бритоголовых братков в малиновых пиджаках с раскаленными утюгами.

В условиях, когда состояния сколачивались за дни, производство, инвестиции и технологии утратили смысл. Они были обузой для некомпетентных хозяев, которые после «успешной» приватизации продавали свои предприятия на металлолом. Последний мог оказаться ценнее оборудования, земля - завода на ней, а песок - чернозема, который засыпали для строительства загородных домов.

Отсутствие жесткой системы ограничений привело к разрушительному избытку бесконтрольных прав. Готовность общества к ним оказалась не выше, чем у ребенка к спичкам. Без строжайших нравственных, законодательных и хозяйственных запретов права миллионов обратились в пепел. Прахом нередко шел и лихой бизнес 90-х: рейдерство - второй акт пьесы, которая началась с массовой приватизации, либерализации и дерегулирования.

Первыми их натиска не выдержали сложные технологические комплексы - они оказались несовместимы с хозяйственной анархией. Большую устойчивость к ней проявил бизнес, нацеленный на удовлетворение первейших потребностей (пищевая промышленность, торговля, сельское хозяйство), а также представленный простейшей обработкой сырья (черная металлургия, химические удобрения). Но чем примитивнее производство, тем дешевле его продукция. Не удивительно, что после 21 года рыночных экспериментов отечественный ВВП в 2011 году оставался на 31% меньше, чем в 1990-м.

Непродуктивный иностранный капитал

При дефиците внутреннего и внешнего контроля неограниченные хозяйственные права деструктивны. Надежд на одну сознательность в этом вопросе мало. Как и на разум рынка - врожденной гармонией он не обременен. Чтобы достичь ее, требуются десятилетия притирки труда и капитала, бизнеса и государства, кристаллизации личных и общественных ценностей, осознания их взаимной связи и ответственности. Но даже в этом случае конечный успех весьма относителен: благосостояние стран «золотого миллиарда» продолжает разительно контрастировать с гнетущей нищетой «третьего» мира.

Представление, что пропасть между ними можно преодолеть простой отменой запретов на ведение бизнеса, не так наивно, как абсурдно. Тем не менее оно остается в моде. Этому немало способствуют международные организации, не желающие замечать, что одним из катализаторов последнего мирового кризиса явилась лоббируемая ими либерализация рынка капитала.

Веру в ее всесилие пошатнул валютно-финансовый кризис 1997-1998 годов, прокатившийся от Юго-Восточной Азии через Центральную и Восточную Европу до Южной Америки. Тогда от миграции краткосрочного капитала серьезно пострадали экономики с формирующимися рынками. Прежде считалось, что их проблемы может решить капитал индустриальных стран. Главное - не мешать его свободному движению. Но практика оказалась не столь идилличной.

Спекулятивные инвесторы мало походили на доктора Айболита. Их повадки скорее напоминали хищников, почуявших больную жертву. Украина, например, их интересовала до тех пор, пока доходность ее облигаций составляла 30-50% годовых. При первой опасности их капиталы исчезли, проблемные же страны остались со старыми бедами, новыми долгами и упавшим производством. В 1998 году ВВП Филиппин снизился на 0,6%, Сингапура - на 2,2, Гонконга - на 6,0, Кореи - на 6,9, Малайзии - на 7,4, Таиланда - на 10,5, Индонезии - на 13,1, Украины и Казахстана - на 1,9, России - на 5,3%. В 1999-м наступила очередь Аргентины (-3,4%) и Венесуэлы (-6%).

Для развивающихся стран практические уроки кризиса были очевидны: массированный приток краткосрочного капитала небезопасен, международных резервов много не бывает, бюджетная аскеза - первая защита от долговых проблем, отсутствие дефицитов - лучшая профилактика спекулятивных нашествий. Что касается последних, то их стали рассматривать как издержки либерализации. Издержки досадные, но терпимые, так как они поддавались контролю, являясь спутником и прологом длинных иностранных кредитов и прямых инвестиций, которые продолжали считаться вестниками счастливого будущего.

Логичность такого убеждения казалась самоочевидной. Во-первых, иностранный капитал не столь ограничен количественно и качественно, как национальный. Он также считался более инновационным и потому более эффективным, чем капитал местный. Представляя частный бизнес, он должен был быть прибыльным. Если одалживался надолго, стратегия его доходности казалась долгосрочной. А уж если имел форму прямых инвестиций, полагали, что на нем
сияет печать первоклассного бизнеса и неизбежного успеха.

Между тем последний мировой кризис предоставил немало поводов для сомнений. Дело в том, что ему предшествовала глобальная либерализация рынков капитала. В ее ходе чистое внешнее финансирование развивающихся экономик выросло в десять раз - с 0,1 трлн. долл. в 2002 году до 1,0 трлн. в 2007-м. Практически весь этот прирост был представлен частным капиталом: годовые объемы прямых иностранных инвестиций увеличились на 200 млрд. долл., трансграничных банковских вложений - на 478 млрд., небанковских - на 208 млрд. долл. При этом чистые государственные заимствования оставались минимальными, а портфельные вообще уменьшились.

Насколько эффективным оказался этот мощный поток капитала? Повысил ли он устойчивость экономик с формирующимися рынками? Частичный ответ на эти вопросы дает опыт Украины.

С 2005-го по 2008 год чистые долгосрочные заимствования ее частного сектора выросли с 4,8 до 17,3 млрд. долл. К началу кризиса в октябре 2008-го внешний долг Украины составлял 102,5 млрд. долл., увеличившись за неполные четыре года на 71,9 млрд. Сумма невероятная. Если же учесть, что внешний долг был преимущественно «длинным», и весь его прирост обусловлен негосударственными заимствованиями, то по всем канонам неолиберального жанра украинской экономике предстояло чудесно возродиться, подобно сказочному фениксу. Это казалось тем более неизбежным, что в стране наблюдался бум прямых иностранных инвестиций: их чистый приток с 2004-го по 2008-й вырос с 1,7 до 9,9 млрд. долл.

Но вместо чуда случился кризис. Почему? Потому что рухнули мировые цены на сырье, составлявшее основу отечественной экономики. Во второй половине 2008 года цены на сталь упали на 45%, пшеницу - на 37, подсолнечное масло - на 41, азотные удобрения - на 64%. Выяснилось, что инвестиционный и кредитный бум не коснулся украинских технологий. В своей массе они застыли, не продвинувшись дальше первичной обработки сырья.

Иностранный капитал в Украине интересовался сбытом импортной продукции, продвижением ее продаж, кредитованием ее покупок, оптовой и розничной торговлей, строительством жилой и офисной недвижимости. Он интересовался всем, чем угодно, только не промышленными инвестициями и технологиями. Стоит ли его в этом винить? Ни в коем случае. От него этого просто не стоило ждать. Эту задачу должно было решать государство, выставляя заградительные флажки на потребительском кредитовании и выталкивая капитал в обрабатывающую промышленность. Но этого не сделали. Бизнес же воспользовался подвернувшимися правами, ринувшись в сферы, где прибыль на единицу риска была максимальной.

Из почти 50 млрд. долл. прямых иностранных инвестиций, накопленных к началу кризиса 2008 года, 28,5% осели в финансовой сфере, 20,3 - в операциях с недвижимостью, 7,2 - в торговле, 4,7 - в строительстве, 2,7% - в добывающей промышленности. Машиностроение (2,7%) привлекло иностранных инвестиций в 4,8 раза меньше, чем металлургия и производство металлопродукции (13%).

Иностранный капитал не был причиной отечественного кризиса. Но он его усугубил, резко увеличив бремя внешнего долга, рост которого не сопровождался созданием производственных мощностей и доходов для возврата кредитов. Оказалось, что непродуктивным может быть не только отток, но и приток капитала. Даже если он представлен долгосрочными кредитами и прямыми иностранными инвестициями.

Опыт Украины не уникален. Проблемы, связанные с ипотекой и массовым потребительским кредитованием в иностранной валюте, наблюдались у многих наших соседей, включая Польшу, Венгрию, Болгарию, Румынию, Литву, Эстонию, Латвию, Хорватию. Особую роль в его развитии сыграли банки с иностранным капиталом, имевшие доступ к внешнему финансированию. Так, предкризисному буму на кредиты в швейцарских франках немало поспособствовали банки с австрийскими и немецкими корнями.

По качеству стратегических задач, целям развития, технологическим эффектам иностранный капитал в Украине оказался мало отличим от местного. Приписываемая ему прозорливость также весьма спорна: именно его масштабный провал с ипотекой вверг мировую экономику в глубочайший кризис. Последнего можно было бы избежать при более тщательном государственном регулировании. Однако им сознательно пренебрегали, так как госконтроль не вписывался в неолиберальную теорию совершенного рынка. То, что сама теория не соответствует рыночным реалиям, мало кого занимало.

Неолиберализм. Либерализация. Кризис

Дееспособность обычно не считается причиной для обладания правом избирать и быть избранным. Им наделяют с определенного возраста, когда приходит минимальный жизненный опыт и осознание меры социальной ответственности за свои поступки. По этой же причине существует возрастной ценз на вступление в брак, покупку алкогольных и табачных изделий, просмотр отдельных киноматериалов. Общество налагает и постепенно снимает подобные запреты во имя своей безопасности и безопасности личности. Логичность этих ограничений не вызывает сомнений. Они естественны, поскольку баланс прав и ответственности служит залогом гражданских свобод.

Пафос по поводу священных прав личности, не отягощенных ответственностью, - верный признак чьей-то корысти. Благо абстрактной либерализации - расхожий предлог для монопольных доходов, налоговых уклонений, приватизации прибыльных предприятий, захвата земель, самостроя, нарушения санитарных норм, вырубки лесов, вывода из страны капитала, невозврата валютной выручки, заработка на искусственном дефиците, легализации зарубежных счетов, офшоров.

Указанные вопросы выходят далеко за пределы украинских реалий. По оценкам бывшего главного экономиста McKinsey Дж.Генри, незарегистрированные частные активы на офшорных счетах и в «налоговых гаванях» мира к началу 2011 года составляли от 21 до 32 трлн. долл. Для понимания масштабов речь идет о глобальном бегстве и сокрытии капитала, сопоставимого с половиной мирового ВВП. Топ-двадцатка банков, обслуживающих его движение, представлена крупнейшими финансовыми компаниями Швейцарии (UBS, Credit Suisse, Pictet, Banque Julius Baer), США (Goldman Sachs, Bank of America, Morgan Stanley/SSB, JPMorganChase, Bank of New York, Wells Fargo, Northern Trust), Великобритании (HSBC, Barclays), Германии (Deutsche Bank, Commerzbank), Франции (BNP Paribas, Credit Agricole), Израиля (Bank Leumi), Голландии (ABN Amro), Канады (TD Canada). Только ими к началу прошлого года обслуживались частные офшорные счета на 8,2 трлн. долл.

От трети до половины всех офшорных финансовых активов (9,8 трлн. долл.) принадлежат 100 тыс. человек. Можно не сомневаться, что к глобальной либерализации капитала они относятся совершенно иначе, нежели миллионы их безработных соотечественников. Дело не в социальном расслоении. Проблема в том, что финансовый капитал может легко уйти из страны, оставив без работы менее мобильную рабочую силу. Поскольку он не сторонний наблюдатель при принятии важнейших решений в бизнесе и политике, мера его ответственности за них оказывается несопоставимо меньше, чем у рядовых налогоплательщиков. В этом отношении сегодня показательна 25-процентная безработица в Испании на фоне оттока из страны 296 млрд. евро (июнь 2011-го - июнь 2012-го), что составляет около 27% ее ВВП. В Италии указанные показатели «скромнее»: безработица - 10,7%, отток капитала - 235 млрд. евро (15% ВВП).

За границей капитал часто оказывается не по причине инвестиционной привлекательности зарубежья, а из-за бегства от проблем, которые создал у себя на родине. Такая миграция обычно связывается с непрозрачным капиталом «третьего» мира. Так, выделенная Дж.Генри фокус-группа из 139 развивающихся стран оказалась чистым кредитором «первого» мира: ее суммарные международные резервы и незарегистрированные частные офшорные активы на 10,1-13,1 трлн. долл. превышают внешний долг всей группы (4,1 трлн. долл.).

Между тем бегство от национальных проблем - не исключительная черта капитала «третьих» стран. Об этом, в частности, свидетельствуют всемирные офшорные центры и «налоговые гавани», контролируемые европейскими странами, включая Андорру, Гибралтар, Кипр, Лихтенштейн, Мальту, Монако, а также многочисленные острова - Виргинские, Каймановы, Нормандские, Багамские, Бермудские, Нидерландские Антильские и т.д. Доминирование в них европейских и американских банков, оказавшихся в эпицентре последнего мирового кризиса, - красноречивый признак специфического бизнеса и некоторых его последствий.

Сегодня также примечателен дефицит капитала в европейских странах на фоне его мощного притока в Швейцарию. Последний столь значителен, что усиление франка стало угрозой для национального производства, в связи с чем швейцарский центробанк был вынужден зафиксировать курсовой предел франка к евро на уровне 1,2 и начать выкуп иностранной валюты в резервы. За 12 месяцев, закончившихся в августе с.г., они выросли на 64% - до 446 млрд. долл. Их относительная величина - 71% ВВП - давно обогнала показатели Китая (41% ВВП). Было бы ошибочным считать, что указанный поток валюты питают исключительно европейские источники. Но то, что они к нему причастны, несомненно. Тем более если учесть долговой кризис в Европе и курсовые падения евро.

Либерализация способна на чудеса при соблюдении баланса прав и ответственности. Если же он отсутствует, последствия непредсказуемы. Ответственность без прав, как и права без ответственности - формула рабства. Просто в первом случае речь идет о невольнике, а во втором - о его хозяине. Одна из проблем либеральных течений - в исключительном акценте на правах. Представление, что стихия рынка выстраивает эффективную систему их ограничений, утопично. Последний мировой кризис - пример того, как бремя ответственности за ошибки крупного бизнеса массово перекладывается на плечи и судьбы налогоплательщиков. Возмущение последних сегодня выплескивается на улицы Греции, Испании, Португалии, Италии.

Несмотря на это, каких-либо подвижек в неолиберальной доктрине не видно. В ее арсенале все те же ортодоксальные рекомендации - приватизация и дерегулирование, словно не они явились одной из предтеч кризиса. При этом ни слова об экономической и социальной ответственности капитала, потенциальных и реальных рисках его либерализации, упреждении конфликта между частными и общественными интересами, их сегодняшнем обострении и провале глобальной координации.

Либерализация оказывается успешной, когда базируется на конкурентных преимуществах. В индустриальных странах они наблюдаются на финансовом и валютном рынках, рынке капитала. В развивающихся - на рынке труда. Однако международная либерализация пропагандируется лишь в тех сферах, где доминируют развитые экономики. Там же, где инициатива может принадлежать странам с формирующимися рынками благодаря дешевой и подчас неплохо подготовленной рабочей силе, о ней не слышно ни звука.

Это обостряет риски практической либерализации. Ведь если на локальном уровне они сегодня связаны с приватизацией прибыли и национализацией убытков, то на международном - с глобализацией преимуществ «первого» мира.