Слава и забвение «золотого сопрано»

В последние годы мы как-то особенно остро ощущаем, что дали миру целую плеяду музыкантов, которые составили славу былого Советского Союза. Список впечатляет уже с первых же имен — Рихтер, Гилельс, Ойстрах, Коган, Горовиц, Нежданова… И уж вовсе не счесть всех представителей «голосистой и соловьиной» Украины, которые блистали на мировых оперных подмостках, памятуя о том, что появились на свет на украинской земле. Среди множества таких имен совершенно потерялось одно, не упоминавшееся, пожалуй, ни разу с момента обретения Украиной независимости. Это имя народной артистки СССР, профессора, солистки Большого театра, прославленного драматического сопрано Ксении Георгиевны Держинской. Она родилась в Киеве ровно 115 лет тому
назад и посещала одну из киевских гимназий именно в те годы, когда в престижной «Фундуклеевке» обучалась ее ровесница Анна Ахматова…

Первые 23 года — это больше трети жизненного пути Ксении Георгиевны. Именно столько прожила она в Киеве. Здесь она формировалась как личность и певица, здесь приняла окончательное решение, определившее выбор ее профессии. Для российских исследователей малодоступно изучение киевского периода биографии Держинской, но киевляне могли бы выяснить здесь немало увлекательных подробностей. Если заглянуть в выпуски ежегодника «Весь Киев» за первые годы ХХ века, легко удостовериться, что семья Держинских жила в «Железнодорожной колонии, Общежитии Юго-Западной железной дороги», которое находилось в районе Батыевой горы. Этот факт объясняется просто — отец Ксении Георгиевны (именовавшийся в киевских источниках Егором Егоровичем) был преподавателем математики в Городском железнодорожном техническом училище. Закончив педагогические курсы при гимназии, Держинская стала преподавателем. Еще будучи гимназисткой, она начала брать уроки пения у певицы Флоры Паш (Пашковской), о киевских адресах которой тоже удалось найти некоторые дополнительные сведения. И теперь нетрудно представить, как юная Ксения спешила откуда-нибудь из Женской гимназии святой княгини Ольги, что на улице Терещенковской, вниз, по тогдашнему Бибиковскому бульвару (теперь — бульвар Шевченко), где в доме номер шесть жила ее педагог. Пашковская вела свою ученицу как меццо-сопрано, и прошло еще много времени, пока вокальная школа будущей примадонны приобрела должную упорядоченность. В те годы Ксения воплощала образ немного наивной мечтательницы, фанатично преданной своему стремлению когда-нибудь выйти на большую оперную сцену. Императорские театры и столичные консерватории по-прежнему оставались далеко на севере. Но скромная учительница женской гимназии продолжала ждать волшебную фею-крестную, которая помогла бы ее надеждам сбыться… Впрочем, средств у семьи Держинских было не так много. И из-за этого в 1910 году уроки прекратились на десять месяцев. Но впоследствии произошел самый непредвиденный, если не сказать — чудесный эпизод в биографии юной мечтательницы. С наступлением нового 1911 года обстоятельства позволили возобновить занятия, Ксения вновь начала понемногу распеваться и восстанавливать свой романсовый репертуар. В те же дни стало известно о том, что в Киеве должен дать два концерта Сергей Рахманинов. Забегая вперед, скажем, что рассказ о последовавшей затем встрече с великим композитором Держинская, разумеется, приводила в своих воспоминаниях. Рассказано об этом и в работах, посвященных творчеству певицы. Но лишь об одном певица почему-то умалчивала. Дело в том, что встрече с Рахманиновым способствовал ее двоюродный брат, известный ученый-музыковед Александр Оссовский. Он передал композитору свою визитную карточку с соответствующей припиской, и таким образом аудиенция была получена. Произошло это 20 января, за день до большого симфонического концерта, в котором Рахманинов должен был играть с оркестром свой Второй фортепианный концерт. Композитор принял Держинскую у себя, отведя для встречи ровно полчаса. Прослушивание произвело крайне благоприятное впечатление. Рахманинов аккомпанировал сам, после чего подписал Ксении Георгиевне экземпляр своего романса «Отрывок из Мюссе». А позже прислал свое фото с дарственной надписью и небольшим нотным автографом — несколькими тактами из того же романса. Вскоре дебютом Держинской на концертной эстраде стало исполнение романсов Рахманинова на музыкальном утре Русского музыкального общества в Киеве. Это право певица получила лишь после повторного прослушивания: по ходатайству Рахманинова ее слушала еще и комиссия Киевского музыкального училища во главе с директором Пухальским.

Долгожданный дебют в опере состоялся в 1913 году на сцене Сергиевского народного дома в Москве. Это была партия Марии в «Мазепе» Чайковского. А 27 ноября 1915 года Держинская спела Одарку в спектакле «Запорожец за Дунаем», устроенном на сцене Большого в пользу Комитета убежища для престарелых и лишенных способности к труду артистов Московских императорских театров и их семейств. Партию Карася тогда исполнял Платон Цесевич, Андрея — Иван Алчевский, о котором певица впоследствии оставила воспоминания. Кроме того, Ксения Георгиевна с удовольствием включала в свой концертный репертуар украинские песни и романсы. В феврале 1917 года в Большом театре Держинская в первый и единственный раз спела с Шаляпиным — это был ее дебют в партии Елизаветы Валуа в премьере «Дон Карлос» Верди. И лишь в 1918—1920 годах она выступала в Киевской опере. Именно тогда, когда волей случая руководство киевского театра временно возглавлял Леонид Собинов — кумир ее юности, во многом повлиявший когда-то на выбор жизненного пути Держинской. О том пребывании в Киеве она упоминает в мемуарном очерке о Болеславе Яворском, с которым в те годы готовила камерную программу и выступала в одном из концертов. Всего в течение жизни она спела 25 партий в 1044 оперных спектаклях, в том числе в четырех вагнеровских операх, а это уже немало говорит о любой русской певице.

Однако в судьбе Держинской была страница, которая в биографии российских певцов более позднего поколения выглядела бы фантастикой. В 1926 году она пела на сцене парижской «Гранд-опера». Ксения Георгиевна приняла участие в концертном исполнении оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» силами Большого театра, исполнив заглавную партию (в некоторых источниках парижское исполнение «Китежа» ошибочно названо «постановкой»). Тогда же поговаривали о том, что Бруно Вальтер в предстоящей берлинской постановке «Пиковой дамы» желает видеть в партии Лизы только Держинскую и никого другого. Но советская эпоха вступала в период своего расцвета и о каких бы то ни было зарубежных ангажементах Держинской пришлось забыть раз и навсегда…

Была ли позиция Держинской в противоречии с Системой? Вероятно, нет. Хотя исчерпывающий ответ на этот вопрос невозможно дать, прибегая исключительно к публикациям тех лет. Ведь все факты творческой жизни оперных певцов сталинской эпохи тщательно лакировались. А если бы кто-нибудь из них трепетал ночами в ожидании «черного ворона», то уж конечно не излагал бы этого в мемуарах. В первом номере журнала «Советская музыка» за 1947 год можно без труда отыскать текст выступления Держинской на Всесоюзном совещании по вопросам оперы и балета в декабре 1946 года. Это совещание было одним из отголосков печально известного ждановского постановления, после которого в СССР лихорадочно взялись за наведение порядков во всех творческих цехах. Позднее в своей «исторической» речи Жданов даже признал, что «к критическим замечаниям, высказанным тов. Держинской, необходимо отнестись с полным вниманием». Поначалу думалось о некоем «моральном компромате» на певицу, который неизбежно было бы обнаружить в подобном тексте. Но к приятному удивлению сегодняшнего читателя, в словах Держинской не содержится ни слова против ее коллег! Все сказанное касалось приемов вокального письма советских композиторов, сочиняющих оперную музыку. Ни одного конкретного имени названо не было, никаких обличений с пеной у рта нет и в помине. Каждое слово певицы исполнено взвешенностью истинного мастера своего дела и каждое замечание, высказанное Ксенией Георгиевной, можно с легкой душой адресовать даже современным украинским композиторам! Видимо, природный аристократизм и высота духа привели к тому, что Держинская восприняла требование выступить на собрании как повод для серьезных профессиональных рассуждений о том, насколько точно ощущают специфику вокала советские композиторы, насколько они знают голоса, насколько их вокальная музыка удобна для исполнения. Ее речь, запечатленная для потомков на страницах журнала, вовсе не выдает в ней конъюнктурного профессора столичной консерватории, угодливо идущего на любой компромисс с совестью во имя сохранения должности и титулов. А ведь многие выступавшие тогда могли бы уже через несколько лет густо покраснеть за свои слова…

Фотография запечатлела профессора Держинскую и за кафедрой консерваторской конференции, посвященной «единодушной поддержке» печально известного постановления ЦК ВКП(б) от 10 февраля «Об опере «Великая дружба» В.Мурадели». Кокетливая меховая пелерина, очки в тонкой металлической оправе, идеально уложенные все те же «гимназические» кудряшки (увы, уже седые!), славянская мягкость и округлость черт лица, словом — какой-то дворянский облик. Нет, не способна была такая женщина предать собственный кодекс чести. Даже на трибуне совдеповского официального собрания она выглядела не как «лауреат Сталинской премии тов. Держинская», а скорее как какая-нибудь «фрейлина двора Его Императорского Величества...».

Не стоит думать, что, перейдя в ранг московских оперных звезд, Держинская удостоилась обширной и исчерпывающей литературы о своем творчестве.
О ней написана лишь одна крохотная популярная монография Е.Грошевой, вышедшая через год после смерти певицы. Ксения Георгиевна оставила после себя немало писем, которые являются не просто бытописательным документом ее блестящей карьеры, но могли бы составить целую книгу, посвященную вокальной педагогике. Это обстоятельство легко объяснимо: сестра певицы, Татьяна, была педагогом вокала. И с ней Держинская делилась всеми наблюдениями и впечатлениями, связанными со своим обучением (в частности — от уроков с ученицей Полины Виардо Е. Терьян-Коргановой и с известной австрийской певицей чешского происхождения Матильдой Маллингер, полученных в Берлине). Некоторые выдержки из той переписки, опубликованные на страницах упомянутой книги, настолько захватывают и отличаются таким «дельным» и конкретным изложением, что начинаешь сожалеть об их недоступности для современного читателя в полном объеме.

В советское время Держинскую не миновала судьба пожизненно «законсервированного» артиста, для которого закрыты все пути за границу. И закрыты тем надежнее, чем ярче дарование и значительнее личность. Певицу охотно приглашали бы многие театры мира. Но выполнение первого такого контракта — двухлетнего договора с Берлинской оперой — было омрачено начавшейся тогда Первой мировой войной. А впоследствии и вовсе пришлось оставить все мысли о гастролях за границей.

Во время Великой отечественной войны она стала лауреатом Сталинской премии, а в 1948 году завершила свою карьеру, уже будучи профессором. Ее имя носит 54-й класс Московской консерватории, некоторые москвичи до сих пор помнят о том, что в одном из домов по бывшему Старо-Пименовскому переулку жила сама Держинская. И лишь на ее родине в Киеве ничто не напоминает о певице. И даже самые пытливые филофонисты не в состоянии были бы услышать сегодня ее голос, так как записей Держинской осталось немного и они никогда не переиздавались на современных носителях.