Сестры, сестры, горе вам (Чехов в провинции)

Время от времени на условной карте этой страницы хочется нарушить «границу». И вырваться за устоявшиеся кордоны культурной столицы. Туда , где на «камнях» растут деревья, а воздух затхл и густ. В провинцию. В ее матерые объятия. На поиски нечаянных сценических радостей. Про «Грозу» в начале мая в Макеевке, полагаю, читали? Теперь - по Одесской трассе - на Киевщину, в Белую Церковь. Когда случайно узнаешь, что в местном драмтеатре имени П.Саксаганского, «назло» кассовому узурпатору Рэю Куни, сегодня(!)… ставят... А.Чехова... «Три сестры»... Естественно, «Москва, Москва» пока что может подождать.

Чтобы долго не плясать калинку-малинку вокруг постановки в провинции, ответствую сразу. Это абсолютно нескандальный, неавангардный и «непродвинутый» спектакль. И именно в этом ряд его чудесных преимуществ.

...Теперь на секунду прочувствуйте весь трепет предвкушения. Чехов - в исполнении неизвестных провинциальных актеров. Постановка - с честно соблюденными ремарками. С необрезанным и неперемонтированным текстом шедевра. Со всеми уцелевшими за время полугодовых репетиций персонажами (даже Марк Захаров сократил Епиходова в «Вишневом саду», а тут все живы-здоровы, включая сторожа Ферапонта и няньку Анфису).

Да, очень важно. На сцене - не захолустный бордель (что вполне возможно в свете современных трактовок), а красивые белые ставни в доме трех сестер Прозоровых и брата их Андрея. И сценические костюмы как бы в «той эпохе» (1900-й, год создания пьесы).

Я могу такое пропустить ? Не могу. Даже если голова под венец утрамбована актуальными концептами от Туминаса-Някрешюса-Карбаускиса, главных чеховедов в постсоветском театре.

Спектакль начинается со звонкого детского смеха. Недолгое затемнение, какая-то напряженная тишина. И вдруг - заливистый хохот «за кадром». Они еще дети. Лисички-сестрички. «Аты-баты шли солдаты!» Ничегошеньки не ведают о своем будущем. Поэтому веселы, беззаботны, счастливы. До финального Ольгиного - «если бы знать» - еще ого-го, лет двадцать, не меньше. Поэтому пока смейтесь, глупышки.

Представляемый первый чеховский акт ожидаемо переносит на именины Ирины. Совпавшие с годовщиной смерти отца-генерала. На видном месте - его фотография. Только большой праздничный стол пуст отчего-то. Как пусто и в душах давно повзрослевших сестриц. Провинция и ее соответствующий уклад вроде бы что-то «съели» в этих женщинах, размыли изнутри золотой песок их душ. Слегка уподобили остальным обитателям губернского городка (далече отсюда до железной дороги).

Провинция - значит ассимиляция. Не хочешь быть «как все» - сама жизнь заставит. Они умные, они все понимают, но все же слегка сопротивляются…

В Ольге (Светлана Лановенко) манеры резонерские и провинциальные. Говорит демонстративно громко, жесты резки, грубоваты. Как у сельской учительницы. А может, за внешней бравадой - женское одиночество и неутоленное материнство? Если бы знать.

Маша (Ольга Калиниченко) неожиданна совершенно. Заметно скрытная, даже озлобленная. Искоренившая в себе щемящую «лирику», традиционно присущую ключевому чеховскому образу (напомню, на большой земле эту роль когда-то играли такие великие, как Книппер, Тарасова, Доронина). А наша Маша с малой земли каждодневно - по-женски - несчастна, это заметно. Слегка сутулится, вроде прячет глаза. «Неудачная жизнь» - звучит у нее зло, напряженно. И виноват в этом не только муж Кулигин, учитель гимназии (Виктор Надемянов), а целый мир, на который она затаила обиду.

Но когда в дом Прозоровых званым гостем является подполковник Вершинин, Маша заметно оживает. В ней, судя по спектаклю, просыпается не то чтобы глубинно-«философское» влечение к неожиданно встреченной «половинке»… А попросту томление ее плоти на время находит сладостное удовлетворение.

Хорош подполковник! Актер Всеволод Шекита играет батарейного командира как бравого гусара. Безо всяких претензий на вечную любовь. Без обязательств счастья до гроба. Статный красавец, кажется, не самый лучший в этом городе муж и отец. О таких говорят - поматросит и бросит. Точна в этом смысле всегда кульминационная сцена прощания Маши с Вершининым. Она тянется к нему в объяснимой экзальтации - ведь больше не увидятся. Он небрежно «стряхивает» ее, как пепел с сигары. Мол, чего, дура, плачешь - другие будут. И в этом его жесте, кстати, тоже правда. Жизненная, чеховская. Повседневная.

Младшая из сестер, Ирина (Ирина Бондарь), наиболее близкий к прежним «канонам» актерский подход. Трепетна, эмоциональна. Хочется любви, но нет внутренних ресурсов для взаимности... Не те! О которых в книжках. Или в девичьих мечтах.

Наиболее подходящая из всех возможных кандидатур - поручик, барон Тузенбах (Максим Цедзинский). Такой же мечтатель. И, казалось бы, всего ничего - протяни руку, перешагни через «нелюбовь». Вырвись из замкнутого круга... Как на тебе - выстрел гада Соленого (Сергей Скляренко). Смерть барона. Конец «романа». И снова душа ее заперта, как дорогой рояль, а ключ - потерян.

Вот, кстати, если бы не этот провинциальный спектакль, никогда более и не посмотрел бы на Тузенбаха (часто в спектаклях «неглавного») незамутненным взглядом. Барон здесь - романтичный мальчишка, который никогда не станет зрелым мужем. Как ни странно, но в нем более чем в других разлита «тоска по лучшей жизни»: в каждом его взгляде и даже в каждом «неприкосновении» к Ирине. Этот загадочный цветок, росший посреди какого-то гарнизона, конечно, должен быть сломлен, вырван, засушен. Убит! А зачем им «другие» в затхлом мирке провинциального мещанства?.. Предводитель которого - лихая и лукавая Наташа (Анна Кузьминова) - уже «пометила» свою территорию и осваивает новые земли, как целинник-первопроходец.

А вот Тузенбах и Ирина в этом спектакле - редкий случай посреди нарастающей пошлости, - когда два человека вроде созданы друг для друга... Оба романтики, нытики, светлые нежные души... И что? Нелюбовь, несудьба. Никто никуда не едет. В Москву–в Москву «отсЕда», из провинциального тупика, поезда не ходят…

Кажется, именно эта мысль о провинции более всего и заботит постановщика. Прежде неизвестного мне режиссера Вячеслава Стасенко. В его спектакле, разумеется, есть к чему придраться. И есть за что пожурить (обидно, что некоторые им же засвеченные подтемы сразу гаснут и не развиваются; жаль, что финал не решен сильнее; смешно, когда некоторые артисты картинно клеят глупые усы...). Только об этих претензиях «шепотом». Важнее «погромче» сказать о том, что спектакль цепко держит внимание (из зала не ушел ни один человек). Сценический текст - внятен, щемящ (мужественно избегали наигрыша). Линия практически каждого персонажа видна, ясна, очевидна. И сам этот спектакль - о потугах любви, о милых несчастных людях, о внутреннем распаде интеллигентной семьи. Согласно пьесе.

Но, главным образом, повторюсь, постановка о молохе провинции. О «том», что каждодневно съедает и никогда не давится. Знаменитый надрывный чеховский текст из уст Андрея Прозорова (Алексей Головач) об этом городе, о его нравах и обитателях - можно было бы написать на занавесе как эпиграф. (Как однажды великий Товстоногов процитировал на своем занавесе А.Пушкина, когда ставил А.Грибоедова). Но кто подобное сегодня позволит?

Между тем и режиссер, и художник (одессит Станислав Зайцев) будто бы жаждут в своих «Сестрах» остановить чеховское время. В спектакле - «внешне» - почти ничего не меняется. Ни в разных по эмоциональным оттенкам чеховских актах (тот-таки Товстоногов когда-то разбивал разные акты по «температурному» принципу: тепло, зябко, душно, стеклянно). Ни в общем интерьере (с белыми ставнями). Ни в характерах.

Время действительно остановилось. Каким ты был - таким остался. Чудесное свойство провинциала.

Не хватает на сцене только часов со стрелками, застывшими на одном рубеже циферблата.

В довершение ко всему - «фотообои» задника сцены. На панорамных фото, если я угадал, не околоток Перми (на что в письмах намекал Чехов), а уголок Белой Церкви в районе знаменитого парка Александрия... (А отсюда до железной дороги сколько километров?)

Говоря о театре или конкретных артистах «провинциальные», меньше всего хотел бы задеть их самолюбие (если обидел, простите). Но, во-первых, из провинции и выросла вся театральная столица. И, во-вторых, часто только в провинции, когда играют «про провинцию», и возникает столь желанный «эффект органичного присутствия»… Это точно так же, как когда дети играют Тома Сойера, пленники ГУЛАГа - героев Солженицына, а обитатели Замоскворечья - купцов Островского.

В подобном естественном случае сам Чехов - иногда - звучит острее. Пусть без толщи искомых подтекстов. Но и без фальшивой столичной «национальной» напыщенности. Когда технологическая и финансовая укомплектованность порою не могут скрыть смыслового убожества некоторых киевских постановок.

А Чехов, сыгранный в провинции искренне, отрешенно, щемяще, простодушно (да еще и вкупе со всеми ремарками), разве это не сенсация в современном «механичном» театре?

Спасибо же вам, мои дорогие сестры и братья, за неожиданный вечер. За камень на сердце и соль в глазах. Пройдут годы. А, может быть, только месяцы. Ваши «Сестры» постареют. Их отправят «в запас». И впоследствии на любом выездном детском утреннике или на самой похабной комедии положений (для провинциальных недорослей) - вы непременно вспомните их… Как главную награду в своей трудной провинциальной актерской судьбе. Вспомните, после спросите - «…Узнаем ли - зачем живем, зачем играем?» Отвечу. Лучше не знать.