ДИАЛОГ БЕЗ ПОСРЕДНИКОВ

Львовская площадь в Киеве, старинное, известное киевлянам здание. Прямо на углу — мемориальная доска в честь нейрохирурга Андрея Петровича Ромоданова. Спаситель тысяч жизней, в огне войны и тревогах мира, он жил в этом доме. Помню его квартиру. И вот в новых очерках академика Исаака Михайловича Трахтенберга я читаю звучащие, словно реквием, строки о друге: «Удивительная, впечатляющая сила старых фотографий. Когда смотрю на снимки, уже изрядно потемневшие от времени, охватывает чувство грусти и печали из-за утраченного. Всплывают образы... Как давно пересекались наши с Андреем и Ганнусей жизненные пути. Сейчас, когда ушли от нас и Андрей, и не так давно его любимая Ганнуся, и я иду центральной аллеей Байкового кладбища к дорогим мне могилам родителей, всегда останавливаюсь напротив скромной кладбищенской церкви у белой мраморной стелы. Смотрю на барельеф, на выразительное лицо Андрея, перевожу взгляд на фотографию Ганнуси, и не верится, что их уже нет. Хотя был на их похоронах, сидел за печальным столом на поминальном обеде в той же гостиной такого светлого в прошлом Ромодановского дома».

Я уже писал об изданных не так давно «Запоздалых заметках» И.Трахтенберга. Книга, в которой в фокусе дружбы и общения запечатлены яркие фигуры минувшего века — в медицине и политике, живописи и кинематографе, литературе и театральном искусстве, — вызвала немало откликов, пожеланий, реминисценций. Очевидно, благодаря строгой фактологии, благожелательной тональности, старомодной искренности, да и вообще вследствие широкого обзора событий и личностей, напоминающего деяние летописца. Воспоминания побуждали к воспоминаниям... «В результате убедился в том, что не так уже мало мною упущено, выпало из поля зрения, — пишет автор. — А самое удивительное в том, что я начал воспринимать свои очерки как бы со стороны, при этом придирчиво и критично». Так появилось непредвиденное продолжение «Заметок», включающее 20 новых очерков о беге и бликах дней. В ноябре минувшего года они увидели свет в издательстве «Авиценна».

«Станислав Говорухин», «Ирина Анатольевна — дочь Луначарского», «Читая Эренбурга», «Художник Катков», «У крыльца старого театра»... Сами заголовки эссе говорят об их содержании. Кое-что из словесных офортов так и хочется воспроизвести, познакомить с ними читателя. Но сначала о неожиданном феномене заметок. Они, в сущности, стали как бы творческим магнитом. Некоторые друзья и знакомые автора, прочтя книгу, прислали историку прошедших времен в лицах и обстоятельствах специально написанные странички о былом, и И.Трахтенберг включил их в дополнительный свод.

Особый, какой-то трепетный интерес, на мой взгляд, представляют своеобразные ретроспективные эскизы о челябинских испытаниях Киевского медицинского института, в дни войны переданные его товарищами по студенческой поре — киевлянкой, видным химиком, профессором Любовью Громашевской (Гураль) и известным врачом-офтальмологом из Днепропетровска Леонидом Ферфильфайном. Они вошли в документальный очерк, посвященный 160-летию альма-матер, дополняя трогательными штрихами образ Льва Ивановича Медведя — спасителя института в те годы. Естественно, в них ощущается литературная шлифовка создателя книги...

Для меня, признаюсь, эти строки весьма значимы еще и потому, что около двадцати лет назад в Москве, в издательстве «Медицина», вышла биографическая книга о Л.Медведе, написанная мною вместе с его учениками Е.Гончаруком, Ю.Кундиевым, А.Павловым. Есть там глава и об уральской эпопее киевлян, с использованием данных архивов. И вдруг обе картины сблизились.

«В Киеве я училась во втором мединституте, студенты которого после начала войны вместе со своими товарищами из первого медицинского были направлены под Киев на рытье окопов, — пишет Л. Громашевская. — Работали там с утра до вечера. Потом была команда срочно собираться в дорогу в Харьков. Руководил всей организацией отправки директор первого медицинского Лев Иванович Медведь — человек волевой, полный молодой энергии, внимательный и чуткий. Хотя в то время ему исполнилось всего 35 лет, он уже прошел суровую жизненную школу...

Не буду описывать перипетии нашего переезда в Харьков и то, что большую часть пути пришлось преодолеть пешком. Как сейчас помню здание на Сумской, 1, переполненное студентами-киевлянами. Занятия на новом месте продолжались недолго... Было объявлено, что мы отправляемся на Урал. Настроение у всех было подавленное. Ведь только несколько дней назад нас настигло страшное сообщение, что пал Киев.

Когда наконец-то добрались до долгожданного Челябинска, стояла холодная осень. Темные трамваи. Молчаливые сосредоточенные горожане в рабочей одежде со скудными свертками продуктов. Грузовики с заводским оборудованием. В пешем строю передвигаются к вокзалу солдаты в серых шинелях, среди них много молодых, шагают неровно и тяжело. На улицах ветрено и зябко.

Разместили нас в полуподвальном помещении одного из заводских общежитий. Большинство в летней одежде... И тут стало известно об инициативе Льва Ивановича — он раздобыл для нас ватин, тюки были сразу же доставлены в общежитие. Оставалось проявить изобретательность, чтобы превратить ватин в брюки, куртки, рукавицы...

Снега и жара. Первый выпуск в Челябинске, насчитывавший свыше 500 человек, состоялся в 1942 году. Помню проводы ребят на фронт. В первом ряду, без пиджака, в сорочке с открытым воротом Лев Иванович с прощальным букетом цветов... А мой выпуск состоялся через год, в 1943-м, и знаменателен тем, что председателем государственной экзаменационной комиссии был высоко почитаемый Николай Дмитриевич Стражеско».

А вот что написал Леонид: «В январе 1941 г. я был демобилизован из армии — по состоянию здоровья с «белым билетом». После долгих мытарств я попал в Челябинск. Голодный, плохо и не по-зимнему одетый, без крыши над головой, я искал любую работу, чтобы получить продовольственную карточку.

В один из дней я и мой престарелый отец стояли в очереди в столовую (бывший ресторан «Арктика»). Рядом с нами стояли несколько молодых людей. Один из них предложил: «А почему бы вам не поступить в медицинский институт? Сюда его эвакуировали из Киева.

Я всегда увлекался математикой и физикой. После демобилизации послал свои документы в Ленинградский электротехнический институт и как окончивший школу с отличием был зачислен без экзаменов. Там документы и застряли. На руках была только годовая ведомость из школы.

На следующий день решил попытаться. В приемной комиссии сидел секретарь. Он посмотрел документы и сказал, что меня могут зачислить, однако из-за отсутствия аттестата карточку и стипендию не дадут. Собрался уходить. А секретарь говорит дословно: «Попытайте счастья. У нас директор Медведь. Но он Медведь не только по фамилии, но и по своим неожиданным решениям. Сходите к нему».

Лев Иванович посмотрел на меня, на документы и, ничего не говоря, что-то написал на бумажке. А потом сказал: «Учись и не подведи». На листике было написано: «Декану (фамилия). Зачислить, выдать карточки и стипендию».

Растаявшие снежинки доброты... Но если эти выдержки — подробности из частной жизни, то еще одно письмо, к которому стоит обратиться в контексте книги, — отсвет почти исторический. «Заметки дошли до Хайфы в Израиле, и Исанна Лихтенштейн, дочь профессора Ефрема Лихтенштейна, автора знаменитой деонтологической саги «Помнить о больном», прислала
И.Трахтенбергу неизвестный, оставшийся в рукописи очерк Е.Лихтенштейна «Отшумевшая жизнь» — о болезни Сергея Есенина. Исаак Михайлович включил его в свой синопсис. Приведу финал этого очерка: «Несмотря на то, что в последние недели жизни у Сергея Есенина не возникало запойных состояний, алкоголизм, развившийся на благоприятной почве (речь идет о душевных срывах поэта, наблюдавшихся с юности. — И.Т.), явился одной из непосредственных причин его гибели. И можно только выразить сожаление о том, что среди друзей и знакомых, окружавших Сергея Есенина в эти мрачные дни, не оказалось доброго врача. Он разгадал бы, возможно, трагичные замыслы поэта и предотвратил роковой финал… Древний постулат трагической медицины гласит: «Больному человеку в немощи его многое проститься должно…» Тут вспоминается и сам Ефрем Исаакович Лихтенштейн — рыцарь трагической медицины…

«И прости нам долги наши…» «Запоздалые заметки», подаренные автором приятелю в Мюнхене, поборнику украинско-баварской дружбы Хельмуту Айхорну, стимулировали обращение ветерана прошлой войны к необыкновенно значимому жизненному сюжету, которым Хельмут решил поделиться с киевским другом. Это почти притча! Когда-то, в июле 1944 года, немецкий солдат Айхорн попал в плен к белорусским партизанам и уже был приговорен к расстрелу. Его заслонила от смерти — не фигурально, а в буквальном смысле — неизвестная женщина, крестьянка. Айхорн пишет Исааку Михайловичу: «Огромная бесчеловечность, жестокость, подлость затемнили десятилетия. Но моя судьба во Второй мировой войне — это знак надежды, веры в силу добра. Мое большое искреннее желание найти белорусскую женщину, которая подарила мне вторую жизнь, к сожалению, не осуществилось (Хельмут не так давно вновь побывал в тех краях и объездил все окрестные деревни вокруг Молодечно, но, увы, поиски не увенчались успехом. — И.Т.). Совет вашего писателя Константина Симонова, к которому я обратился и который попытался мне помочь, стал путеводной звездой моей новой жизни. А сказал он мне вот что: «Если ты, чего я опасаюсь, не найдешь эту женщину, то подари любовь и благодарность своего сердца людям и прежде всего женщинам нашей страны». Эти слова были и есть для меня отправной точкой моих действий и поступков».

Однажды Константин Симонов написал: «В письмах не все скажется...» Но, все-таки, любые наши строки — письма городу и миру. Киев у автора — это и художественные представления и впечатления, родные улицы и памятные здания. Среди давних друзей И.Трахтенберга художник Эрнест Иванович Катков, Эрик. Ему посвящен задушевный очерк. Это Катков придал вечную загадочность и ауру путешествий Киевскому речному вокзалу, украсил мозаикой ряд станций метро. Вместе с поклонником дарования Эрнеста Каткова мы входим в выставочный зал на Андреевском спуске, где не так давно демонстрировались картины художника. Всматриваемся в портрет Сергея Параджанова (кстати, с Параджановым автор познакомился в доме Каткова), в неповторимые женские образы.

Но пора открыть тайну, почему, по какому стечению обстоятельств профессор-медик так тянется к миру искусства, к вселенной свободных профессий. Дело в том, что его дочь Оксана и ее муж Сергей Хотимский — профессиональные художники широкого диапазона, успешно работающие, в частности, для кино. На этом стыке Исаак Михайлович и познакомился с рядом кинематографистов и, в частности, со Станиславом Говорухиным. Создатель фильмов «Так жить нельзя» и «Ворошиловский стрелок», он, известный ныне режиссер, в 1981 году снимался в Киеве в картине молодого Олега Фиалко «Возвращение Баттерфляй», художником-постановщиком которой был Сережа Хотимский. Не так давно Исаак Михайлович перелистал книжку Говорухина «Неизвестное об известных», подаренную автором Оксане и Сереже. Запомнилась концовка очерка Станислава Говорухина о Николае Афанасьевиче Крючкове — любимом киноактере прошлых лет. Слова ее, пишет автор, даже перенес на страницы своей записной книжки: «У нас в кругу киношников есть расхожая поговорка: хороший человек — не профессия. Это грубая неправда. Есть такая профессия! Главная профессия на земле». Да, это так!

«Скажи мне, что ты читаешь...» В своих раздумьях о строках И.Эренбурга, навеянных незабываемой книгой «Люди, годы, жизнь», автор «Непредвиденного продолжения» приводит такие слова писателя из второй части его мемуаров: «Нет ничего отвратительнее расовой и национальной спеси. У мировой культуры — общие кровеносные сосуды, которые нельзя безнаказанно перерезать. Народы учились и будут учиться друг у друга. Я думаю, что можно уважать национальные особенности, отвергая «национальную обособленность».

«Должен пояснить, — пишет И.Эренбург, — что цитируемое место — выдержка из текста, подготовленного мною для участия в конгрессе сторонников мира, перед поездкой в Париж. Было это в 1943 году, а в те времена подобные тексты предварительно просматривались и утверждались (или не утверждались) в соответствующих партийных инстанциях. Меня вызвал Григорьян, занимающий довольно высокий пост, жал руку, благодарил. На столе у него лежало мое выступление, перепечатанное на хорошей бумаге и напротив цитированного мною места на полях значилось «Здорово!». Почерк показался мне мучительно знакомым.

Повторю, это было в 1949 году, когда в стране развернулась кампания против «антипатриотической группы театральных критиков», а затем и «безродных космополитов». Как же, казалось бы, может вязаться эта кампания и ее однозначная направленность с упомянутой одобрительной ремаркой вождя «Здорово!»? Теперь, когда мы кое-что знаем, мне кажется, что Сталин умел маскироваться». Так было…

«Когда человек уходит, изменяются его портреты…» Писать о тех, кого нет с нами, стремясь хотя бы словом возвратить им частичку жизни — горькое и такое важное право в неумолимости жизни. Нежным и трогательным соцветием памяти встает в «Непредвиденном продолжении» очерк «Время, встречи, судьбы», посвященный бесстрашному воину — талантливому писателю и журналисту высшей пробы Григорию Иосифовичу Кипнису. Незабвенному Грише, как называет его автор, ведь еще до войны они учились в одной школе (на углу Жилянской и Владимирской), которая и сейчас ждет в гости своих воспитанников. И, кроме того, Исаак Трахтенберг и Григорий Кипнис, как и поэт Семен Гудзенко, мальчики с Тарасовской, удивительной улицы в обрамлении Паньковской и Никольско-Ботанической. Легенда гласит, пишет автор, что три эти улицы названы в честь Тараса Шевченко, Пантелеймона Кулиша и Николая Костомарова. Что же, в этой легенде было нечто пророческое…

Листаем страницы книги «Корпункт» Григория Кипниса — книги с нелегкой судьбой, ибо она готовилась к выходу в 1992 году, а появилась лишь в 2001 — как памятник сержанту войны и солдату слова. И.Трахтенберг предваряет своим страницам в качестве эпиграфа строфу Семена Гудзенко: «Все полюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордиться сыны». Именно такова творческая нива Григория Кипниса. «Корпункт» — это замечательная галерея неординарных личностей — в ней литературно-художественные портреты Виктора Некрасова и Олеся Гончара, Миколы Бажана и Самуила Маршака, Петра Лещенко и Владимира Владко, Леонида Киселева и Булата Окуджавы. Но выражение «лишь слову жизнь дана» — в контексте жизни и смерти не совсем точно. Слово надо иногда и реанимировать или хотя бы придать ему «второе дыхание». Исаак Трахтенберг, прикасаясь сердцем к сердцу друга, сделал это в большом задушевном эссе о «Корпункте», опубликованном в мае 2001 г. в «Зеркале недели». Он, по праву мемориальной памяти, включен в «Непредвиденное продолжение» и читается с интересом. Знаменательно, кстати, что именно этот очерк украшают исторические фотографии, где рядом с Григорием Кипнисом мы видим Виктора Некрасова и Булата Окуджаву. Пишет И.Трахтенберг и о другой яркой книге Г. Кипниса «Не могли иначе», а также об очерках, не вошедших в «Корпункт», но заслуживающих сегодняшнего прочтения — «По лицу видно», «Год 1931-й, заявление Тычины», «Господи, что они вытворяли с его именем», «Анекдоты этого года».

А завершая свою биографию, напоминает о фотографиях, которые и ныне можно увидеть в квартире Марии Борисовны Кипнис. Это примечательный калейдоскоп. Мария Миронова и Александр Менакер, Артур Хейли и Леонид Первомайский, Максим Рыльский и Алла Баянова — вот кто смотрит на нас с этой стены, в вечном единении с Григорием Кипнисом.

«Раздумья и будущее» — такова формула послесловия к новым очеркам. Естественно, что автор размышляет и над тем, нужны ли мемуары вообще, а если нужны, то какие? И он приводит слова А. Твардовского об этом жанре; слова, в сущности, долго остававшиеся неизвестными. Твардовский за то, чтобы «фиксировать то, что было на самом деле, а не в представлениях, декретированных «свыше»». Слава Богу, в мемуарах И.Трахтенберга нет этой лакированной фальши, что в данном случае не просто знак времени, но и авторская позиция.

А главное, это книга, наполненная любовью к людям. И с ее содержанием, а если вдуматься, сверхзадачей, перекликается строка Габриэля Гарсиа Маркеса, когда-то запомнившаяся автору очерков, чтобы сейчас прозвучать в его послании ХХІ веку: «Я бы сказал людям, насколько они не правы, думая, что когда они стареют, то перестают любить: напротив, они стареют, потому что перестают любить!»

Имена, факты, события... Словно скрупулезный регистратор потока истории, следуя эпиграфу из Евгения Баратынского «Часть своей реальной жизни человек живет в воспоминаниях», автор с признательностью, в своем бесхитростном диалоге со временем без посредников, упоминает друзей и знакомых, оставшихся неравнодушными к его предыдущему исповедальному труду. Имен так много, что, наверное, даже не каждый из воссозданной страны духа сможет перелистать новую книгу, — тираж ее весьма мал. Вот почему мне хочется надеяться, что эти заметки о «Былом и думах» современника станут как бы их визитной карточкой. Ведь книга, в сущности, была предназначена преимущественно лишь для дарения. Впрочем, это подарок для всех.